– Говорю честно, достались случайно. Но в их сути я прекрасно разобрался. Здесь, Юрий Борисович, основа для уголовного дела томов на пятнадцать с таким же сроком в итоге.
– Ну и… Зачем ты ко мне с ними приперся? Почему сразу в прокуратуру не сдал?
– У меня, Юрий Борисович, к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– Ах, ты! Шантажист, значит, – Калинин немного повеселел. – Ну и молодежь пошла! А еще комсомолец наверняка.
– Как же без этого. У старших товарищей учимся, Юрий Борисович.
– От сволочь, – с улыбкой произнес Калинин. В его тоне чувствовалось не оскорбление, а уважение к собеседнику. Он щелкнул выключателем лампы, водрузил на нос очки. Пальцы шевельнулись привычным начальственным жестом: – Давай сюда.
Я протянул всю папку. Калинин листал бумаги, время от времени причмокивая:
– Да, работа солидная… Грамотно составлено… Ишь, ты! И про это знают! Я уже сам давно забыл.
Перебрав все бумаги, он отложил папку в сторону, снял очки.
– Откуда у тебя это, парень?
– Я же сказал – не важно.
– Нет, студент. Важно! Очень важно! – Калинин смотрел на меня очень серьезно. Хмель и веселость бесследно исчезли. – Прежде чем торговаться, я должен знать, остались ли копии?
– Копий нет.
– Чем докажешь?
– Человек, который собирал эту информацию, недавно умер.
Лицо Калинина побагровело:
– Значит, Андрюша… Я так и думал. Больше некому. Ах, засранец.
Зазвонил один из телефонных аппаратов, кучно сгрудившихся на краю стола. Мелькнул равнодушный взгляд, на звук потянулась рука, но на полпути остановилась, пальцы небрежно согнулись, кулак уперся в склоненный лоб. Когда телефон смолк, Калинин поднял задумчивый взгляд:
– Ты вот что мне скажи, студент. А Воробьева кто порешил?
– Я не знаю. Но, как видно из этих документов, больше всех в его смерти были заинтересованы вы.
– Что?! Да для меня Андрей как родственник был. Я из него большого человека хотел сделать! Приручал… И вот… такой абсурд приключился. Ты… точно ничего не знаешь?
– Нет. Я с ним даже никогда не встречался, – «с живым», чуть не вырвалось у меня. – А документы мне достались случайно.
– Так. Случайно. Туманная история. Ну, и сколько ты хочешь? За эти бумажки.
– Я к вам пришел не за деньгами.
– Не за деньгами? – Калинин смотрел на меня с интересом. Его черные подвижные брови вновь приподнялись в немом вопросе.
– Деньги меня не нужны.
– Машина, квартира?
– Нет. Материальные ценности меня тоже не интересуют.
– Тогда что же интересует современную молодежь?
– Сущая безделица.
– Ты меня интригуешь. Какая же?
– Я передаю вам бумаги, а вы разрываете все связи с одной девушкой… С Евгенией Русиновой.
Калинин вздрогнул. Брови мгновенно нахмурились. Колючий взгляд острой иглой бил мне в переносицу. Он долго и тяжело подбирал слова:
– Ты… хочешь сказать, чтобы я… навсегда забыл Женю… Евгению Русинову?
– Да! – выпалил я. – Точнее, вспоминать можете. Но встречаться с ней и разговаривать не должны! Даже по телефону. Вы бросаете ее и все!
– А за это… – продолжал тяжелое осмысление полновластный хозяин города, – ты даешь мне… эти жалкие бумажки.
Он резко оттолкнул папку. Она, крутясь, проехала по длинному столу. Нервничает, подумал я, не понимает своей выгоды. Я старался объяснять спокойно, как доктор неразумному больному:
– Это не просто бумажки. – Моя рука вновь осторожно придвинула папку под нос Калинину. – Это ваша должность, ваша карьера, ваше благосостояние, ваша свобода, наконец! А взамен всего этого… Вы только подумайте! Взамен размеренной благополучной жизни вы расстаетесь с девушкой, которая годится вам в дочери. Да вы с вашими возможностями десять таких найдете!
Последнюю фразу я выкрикнул очень жизнерадостно и с ободряющей улыбкой уставился на бестолкового пациента.
– Десять… таких, как Женя. Десять, говоришь. – Калинин медленно помассировал виски. Потом в нем словно щелкнула невидимая пружина. Он упруго вскочил с крутящегося кресла и метнулся ко мне. Грузное тело плотно нависло надо мной, с надрывом прозвучали слова: – Да я целую жизнь прожил, а таких, как она, не встречал! Нет больше таких! Нет, понимаешь? Она – лучшая! Она, она… Постой… А ты? Почему ты цепляешься за нее? Почему ты – молодой, красивый – не можешь найти себе другую? Вон сколько их, длинноногих, по улицам бегает!
– Потому что я ее люблю! – выкрикнул я, оттолкнув стул. Мы стояли вплотную друг к другу и тяжело дышали, словно пробежали изрядный кросс.
– Я тоже ее люблю, – одними губами вымолвил Калинин. – А ты откуда взялся, студент? Уж не из-за тебя ли она плакала три года назад, так что жить не хотела?
– Нет, не из-за меня! – спешил оправдаться я. – Мы с Женей одноклассники. У нас еще со школы чувства… Я ее не видел несколько лет. А встретил и… Она мне нужна!
– И мне нужна! Я не виноват, что ты ушами столько лет хлопал.
Мы почти соприкоснулись лбами и с ненавистью смотрели друг на друга.
– Ну что, будем драться? – усмехнулся Калинин.
– Мне это ни к чему, – покачал я головой. – Для меня и так все очевидно.
Когда я шел сюда, то совершенно не планировал сказать то, что произнес минуту спустя. Я не говорил этого даже лучшему другу. Я не хотел испачкать грязными словами Женю. От того, что о ней кто-то будет думать плохо, мне становилось больно. Но сейчас я не сдержался. По боксерской терминологии, это был удар ниже пояса. Я никогда его не применял. Если проигрываешь, то надо проигрывать достойно. Но раньше я не знал, что такое любовь и на что человек способен ради нее.
Я отстранился и холодно произнес:
– Женя давно вас не любит. У вас разные темпераменты. В постели… В последнее время она спала с Андреем Воробьевым.
Кровь отхлынула от лица Калинина. Он побледнел и медленно опустился на стул. Горькое торжество острой изжогой пронзило меня. Было противно, хотелось скорее уйти, но Калинину было еще тяжелее. Я дал ему стакан с водой. Он машинально выпил.
Я подсунул ему папку с бумагами:
– Оставляю документы. А вы выполняете мое условие. Мы договорились?
Он сидел молча и был похож на истукана. Но было понятно, что он слышит меня.
– Молчание – знак согласия, – сделал я вывод. – Прощайте.
Секретарша провожала меня напряженным взглядом. Возможно, она чувствовала настроение начальника даже через двойную дверь. На мягком стуле дожидался приема одинокий посетитель в строгом костюме. Пахло свежесваренным кофе.
