От запутанных мыслей отвлек голодный кот Декарт. Он урчал и терся о ноги. Валентина Ипполитовна погладила своего любимца, прошла с ним на кухню и дала еду. Пока кот ел, она вернулась за стол, нашла визитку Виктора Стрельникова и набрала номер его мобильного телефона.
– Виктор, добрый вечер. Вишневская беспокоит.
– Да, – кисло ответил оперативник. Учительнице показалось, что кто-то хихикнул за его спиной. Послышались босые шаги, брякнула дверь, и милиционер сказал громче: – Слушаю.
– Извините, что беспокою. Я быстро, – затараторила Валентина Ипполитовна. – Вы беседовали сегодня с Константином Даниным?
– Допросил.
– Вы спрашивали о теореме Ферма?
– Спрашивал.
– И что он ответил? Он доказал теорему?
Из трубки послышалось вжиканье зажигалки. Оперуполномоченный закурил и после глубокой затяжки ответил:
– Поймешь его разве? Данин математик, а не человек.
– Как же так! Это очень важный вопрос. Я обнаружила свидетельство, что Данин доказал теорему Ферма. Он упоминает об этом в книжке. А самого доказательства нигде нет. Вы понимаете, что это означает?
– Нет.
– Его украли!
– Вы опять за свое, – тяжело вздохнул оперуполномоченный.
– Я говорю серьезно! Пропали бумаги Данина.
– Как с вами, математиками, тяжело. Такое впечатление, что кроме заумных формул и завернутых доказательств ничего ценного в нашем грешном мире не существует.
– К чему вы клоните, Виктор?
– Доказал Данин или не доказал – теперь это по барабану. Не имеет значения.
– Почему? – оторопела женщина.
– Потому что вор и убийца нам известен, – уверенно заявил оперативник.
Валентина Ипполитовна затаила дыхание. Стрельников пренебрежительно говорил о математике и Данине, но слова "вор и убийца" прозвучали весомо и жестко. Напрашивалась неприятная параллель.
– Кто он? – робко спросила учительница, сжавшись в кресле.
24
1907 год. Дармштадт. Германия.
Немецкий промышленник Пауль Вольфскель закончил диктовать завещание. Нотариус оторвал взгляд от прилежно написанного текста и удивленно посмотрел на престарелого богача, лежащего в постели. За свою долгую практику ему не раз попадались клиенты со странностями, однако столь оригинальное требование он включал в завещание впервые.
– Вы отдаете себе отчет, что это огромная сумма? – уточнил, как того требовал закон, опытный нотариус.
– Если бы у меня было больше денег, я бы отдал ради этого и их.
– Что скажут ваши родные?
– Я думаю, первое время у них не найдется слов.
С последним утверждением нотариус был согласен. Глубокий шок родственникам обеспечен.
?Пайль Вольфскель устало прикрыл глаза. Он вспомнил самое первое свое завещание, которое писал в далекой молодости. Тогда его пылкие ухаживания грубо отвергла красивая девушка, в которую он был безумно влюблен, и жизнь для Пауля потеряла всякий смысл. Он заперся в своей комнате и достал револьвер. Пуля, пущенная в висок, должна была навсегда избавить его от безмерного отчаянья. Но прежде надо было привести в порядок дела. Пауль с немецкой педантичностью составил завещание и написал несколько писем родственникам и близким друзьям. В них он указал, что уйдет из жизни ровно в полночь с последним ударом фамильных часов. Как ему казалось, роковое время между концом старого дня и началом нового придаст его трагедии подлинный романтизм. И та неприступная красавица, из-за которой он уходит, проронит в его память горючие слезы.
Когда все дела были сделаны, до полуночи оставалось более четырех часов. Пауль сложил важные письма на один край стола, а все ненужные бумаги сгреб в другую сторону. Под руку попался новый математический журнал, еще не просмотренный им. Раскрыв его, он наткнулся на знаменитую статью немецкого математика Куммера, в которой тот объяснял, почему Коши и Ламе потерпели неудачу в доказательстве теоремы Ферма. Пауль Вольфскель, всерьез увлекавшийся математикой, но по воле семьи ставший промышленником, углубился в чтение. Ему импонировало то, что в преддверии своей кончины судьба преподнесла ему свидетельство глубочайшей трагедии двух великих ученых. Что еще более грустное можно читать математику накануне гибельного выстрела?
Вольфскель полностью окунулся в разбор статьи Куммера. Он внимательно следил за ходом рассуждения автора и самостоятельно проверял все приведенные формулы. В какой-то момент ему показалось, что он наткнулся на слабое место в выкладках Куммера. Автор делал предположение, которое не удосужился доказать. А что если это предположение неверно? Тогда вся стройная работа Куммера рушится! И Великую теорему Ферма можно будет доказать, усовершенствовав метод Коши!
Пауль накинулся на вычисления. Рука выписывала одну формулу за другой, исчерканный листок сменялся следующим, ладонь терла взъерошенную голову, призывая все силы разума для доказательства ошибки в рассуждениях Куммера.
Под утро Вольсфкель закончил свои выкладки. Он строго доказал истинность допущения автора статьи. Логика Куммера устояла. Теорема Ферма осталась неприступной. Но Пауль Вольсфкель был горд проделанной работой. Он сумел дополнить знаменитую работу Куммера, так, чтобы она не вызывала впредь сомнений.
Вместе с остатками ночной мглы исчезла и печаль молодого человека. Магическое притяжение Великой теоремы Ферма спасло ему жизнь. Помимо женских капризов есть в мире и другие ценности. Жизнь продолжалась! Он разорвал письма, наспех составленное завещание и с радостным сердцем разрядил пистолет в открытое окно.
Воспоминания молодости согрели душу промышленника. Однако с последним завещанием, которое он продиктовал на предсмертном одре, он так поступать не будет. Пауль Вольсфкель открыл глаза. Нотариус с печальным удивлением продолжал наблюдать за ним.
– Вы еще здесь? – выразил недовольство Вольфкель. – Повторяю, что находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю сто тысяч марок тому, кто первый сумеет доказать Великую теорему Ферма. Для этого все мои наличные средства переводятся в специальный фонд. Распорядителем указанного фонда я назначаю Королевское научное общество Гёттингена.
– Господин Вольсфкель, какой срок указать? – спросил аккуратный нотариус и пояснил: – Срок действия данного пункта завещания.
– Срок? – промышленник задумался. – Двести семьдесят лет никто не может доказать теорему. Хм-м… Пожалуй, я дам на размышления еще сто лет.
– Сто лет?! – нотариус явно был ошарашен услышанным.
– Ну, хорошо, пусть поторопятся. Запишите – девяносто девять лет.
– Да что же это за теорема такая?
Промышленник почтительно улыбнулся. На его посветлевшем лице читалось глубокое уважение к чему-то значительному и недосягаемому.
