– Ну, и к чему готовиться? – спросил его Бобер. Врач был философ и сказал, что если повезет, то «парень встанет через пару недель».
– А если не повезет?
– Станет инвалидом на всю жизнь.
Взял деньги и ушел черным ходом, оставив медикаменты и расписав на листочке, как и когда их надо вводить пострадавшему.
В состоянии полного беспамятства майор Елагин встретил старый новый 2008 год. Как раз к празднику вышли из больницы братья Савушкины, пострадавшие в одной из прежних творческих акций «Китежа», и численность личного состава фирмы выросла ровно вдвое, что дало возможность организовать надежный блок-пост у топчана контуженного.
В общем, ребята не дремали, но никаких признаков враждебной активности на территориях, прилегающих к фирме, замечено не было. Вот тогда-то майор и сказал в первый раз:
– Если б хотели убить – убили бы.
– Когда они успели заминировать машину? Я приехал, припарковался, вошел, минут через десять мы вышли… когда? – недоумевал Бобер.
– Думаю, раньше. Скорее всего – во время задушевной беседы, что я вел с умной девушкой.
– Так что, когда я отвозил ее в центр, машина уже была?..
– Была, была. Ребята помрачнели. Елагин улыбнулся.
– Мужики, я понимаю, что становлюсь слишком обременительным гостем. Ладно еще что-то разузнал бы, а так мне просто не с чем возвращаться в Москву. А у меня такое положение, что возвратиться с пустыми руками я не могу.
Он подумал, рассказать ли ребятам про свои подозрения насчет сына, но решил, что это будет перебор. Не хватало еще, чтобы они начали его жалеть.
– Понимаю, из-за меня валится вся ваша работа и планы. Отсюда последняя просьба: организуйте мне встречу с Лапузиными. Поговорю с ними и уеду.
– Ты еще не можешь ходить.
– Съезжу, – сказал Елагин, но осекся, вспомнив про взорванную машину. – На такси.
– Одного из Лапузиных нет в стране, он в Штатах, я сам видел по телевизору, – сообщил Кастуев. – Строит установку, читает лекции.
– Но второй-то здесь.
– Здесь.
– Не надо бояться. Тому, кто устроил взрыв, важно было меня вывести из строя, и пока я тут валяюсь, ничего предпринимать он не будет.
– А кто боится? – без энтузиазма спросил Бобер. Майор помрачнел.
– Значит так, ребята. Если вы что-то опять начнете вынюхивать, «он» сразу поймет, что это по моей просьбе, и может шарахнуть по вам, как по мне. Команда будет такая: все отставить. Вот отлежусь – сам займусь.
– А кто сказал, что ты здесь главный? – поинтересовался старший Савушкин.
После этого разговора майора скрутило заново. Дней десять он стонал и потел. Подпольный доктор кривился, глядя на его постельное поведение, что-то строчил на рецептурных бланках.
– Ну что? – спрашивали его.
– А ничего, – отвечал он нервно, как будто спрашивали у него явную глупость. – Надо колоть и ждать.
За эти дни в стране произошли крупные изменения – началась кампания по выборам президента. Большие изменения произошли и в жизни «Китежа».
– Нас выселяют, – доложил Кастуев Елагину в ответ на вопрос, почему все ходят такие хмурые. – Задрали арендную плату.
– Это потому, что я не умираю, – усмехнулся майор.
– Что?
– Дай мне телефон. Сколько нужно доплатить?
– Четыре тысячи зелени.
– Всего-то?
Кастуев исподлобья глядел, как майор возится с аппаратом.
– Боков, это ты? Мне нужны деньги. Русские деньги, сто пятьдесят тысяч. Нет, очень срочно. Называй счет, – это Кастуеву.
Прослушав длинную серию цифр, майор продиктовал ее в трубку. Бобер и младший Савушкин, сидевшие тут же, рядом с кроватью, переглянулись.
– Что у тебя с головой? – спросил, улыбаясь, Кастуев. – Ты же еще вчера не различал день и ночь.
– А что у меня с головой? – Елагин закрыл-открыл глаза, повертел головой с закрытыми, с открытыми глазами. Встал, вытянул руки перед собой, опять закрыл глаза и коснулся по очереди обоими указательными пальцами кончика носа.
– Так, мужики, деньги будут послезавтра.
– У нас тоже для тебя есть подарок.
– Нашли Лапузина?
– Угадал.
– Так едем!
– Может, полежишь еще пару деньков? Для страховки.
– Только прогулка в автомобиле может меня по-настоящему освежить.
Глава двадцать четвертая
«У старого охотника»-2
г. Калинов
Преодолевая внутреннюю тошноту, Винглинский переодевался. Пальто, костюм, ботинки, носки – все это пришлось снять как обмундирование, совершенно неподходящее для оргии, которую он решил продемонстрировать калиновской камарилье своих клевретов.
Дворец среди елей ожил. Повсюду полыхала истерически яркая иллюминация, грохотала вода в наполняемых бассейнах, наливались теплом парильные камеры. Мангалы распускали длинные невидимые языки будоражащих воображение запахов. Правда, самому Сергею Яновичу эти запахи казались тошнотворными. Но что делать, надо терпеть.
И вот олигарх засел в роскошном предбаннике этаким Домицианом, даже венок себе велел сплести из сухих дубовых листьев – картина, обязанная восхитить подданных и внушить им уверенность, что дела идут как надо, даже лучше, и нет никаких поводов для вредных сомнений: столы ломятся, пар не ломит костей, а девушки не ломаются.
В предбаннике предбанника начали собираться гостенечки. Либава их рассаживал, определяя место в очереди. Первым занырнул в тронную залу, естественно, Тимченко. Он был забавен, этот лидер местного банковского сообщества и кандидат в главные городские управленцы. Винглинский должен был признаться себе, что назначил именно его фаворитом районных выборов исходя не столько из деловых качеств, сколько из забавного совпадения внешности Тимченко и своей. Такой же худой, длиннолицый, с как бы чуть-чуть слезящимся декадентским взглядом. Тем более что, отдавшись душой и телом в пользование олигарху, районный банкир начал подражать ему, копировать стиль одежды, поведения, говорения. Наблюдать за этим было забавно. Особенно в данный момент, когда олигарх сидел с венком на голове, завернувшись в махровую простыню. Тимченко явился в пальто с поднятым воротником, держа под мышкой кожаную папку. Как будто в загородном особняке сделалось вдруг двое Винглинских – выходная и рабочая модификации.
Кандидат в мэры сел на краешек стула, расстегнул папку и начал докладывать всякую мелкую ерунду – о составе избирательных комиссий, о нехватке оргтехники, о кознях «единороссов» в городском совете, где у них по-прежнему большинство. Он всегда докладывал об одном и том же. Речь его текла подобно тихой реке с очень плавными поворотами.
