Олоннэ широко улыбнулся:
— Пусть так, во всяком случае, я явился сюда не для того, чтобы дискутировать на кулинарные темы.
— А какие темы вы собираетесь подвергнуть дискуссионному исследованию?
Капитан отхлебнул шоколада:
— Горячий.
— Можно подождать, пока остынет, — тихо заметил старик. Резь в желудке все усиливалась.
— Не будем мы ничего ждать, нет у нас вечности в запасе. Я вам сейчас расскажу о кое-каких своих наблюдениях, а мы потом вместе обсудим, что нам делать дальше.
Падре с трудом собрался с силами и глухо пробормотал:
— Ну что ж, попробуем.
— По моему разумению, падре, вы шпион. Разумеется, шпион испанский. Ибо никаких других здесь быть просто-напросто не может.
Падре усмехнулся; хотел иронически, но получилось как-то саморазоблачительно:
— Бред!
— Сами знаете, что нет. Я долго за вами наблюдаю. Вы человек умный и хитрый, сами вы ничего не предпринимаете лично. У вас много помощников. Я разглядел. Они не так хитры и скрытны, как вы, кроме того, они вынуждены что-то делать, а значит, как-то себя обнаруживать.
— Это все общие слова. С таким же успехом вы смогли бы обвинить в шпионаже любого другого человека на острове.
Олоннэ снова попробовал отхлебнуть шоколада:
— Все еще горячий.
— Наберите сначала в рот немного холодной воды, а потом осторожно отхлебывайте.
— Если я наберу воды, мне трудно будет разговаривать. Итак, вы говорите, что мои подозрения беспочвенны?
— Более чем.
— Ладно, я назову вам несколько имен. Леконтель, рыботорговец. Мишо, работорговец, большой негодяй и весьма уважаемый прихожанин. Гужо…
Падре тоже взял в руки чашку, но ему было явно не до шоколада.
— Можно называть любые имена, но…
— Шика.
— Проститутка, причем мертвая, господин Олоннэ. Кроме того, есть все основания подозревать, что она умерла не своей смертью.
Аттарезе думал, что нашел способ перейти в контратаку, но он глубоко ошибался.
— Вы намекаете, что я ее убил?
— Намекаю.
— Вы правы, я это сделал, мне пришлось это сделать, чтобы спасти честь одной молодой особы из хорошей семьи. Но интересно не то, от чего умерла эта мужелюбивая дура. Занимательно то, что она сказала мне перед смертью. Вы, наверное, уже позабыли, что такое женщина в постели, а я вам напомню: то, что она способна скрывать под воздействием самой жестокой пытки, она легко выдает, оказавшись в волнах страсти. Вы меня понимаете?
Падре молчал, раздувая бледные ноздри.
— После того что она мне поведала, у меня словно глаза открылись. Все мелкие наблюдения и подозрения слились в одну живую, логичную картину.
— Вы можете говорить все что угодно, вам все равно ничего не доказать.
Олоннэ встал, потянулся, несколько раз присел, разминая ноги.
— Ну вот, главное состоялось.
— Что вы там болтаете, господин капитан?!
— Вы ведь только что признались, что мои подозрения справедливы.
Падре заставил себя глотнуть шоколаду, а потом и допить всю чашку.
— Считаете, что проговорился? Считайте. Но, видит Бог, вам все равно ничего не доказать. Слова и живой шлюхи стоят недорого, а уж мертвой…
— Считаете себя неуязвимым? Напрасно. Взгляните на эту бумагу.
Сеньор Аттарезе взглянул. У него прошла резь в желудке, он вообще перестал чувствовать свое тело. Нечем было дышать, и на некоторое время утратилась способность думать.
— Сегодня же я отдам распоряжение, и господа Леконтель, Мишо и некоторые другие будут арестованы. К завтрашнему утру они расскажут все, что знают, и даже то, чего не знают. Что будет дальше, как вы думаете?
— У меня посинели губы? — спросил вдруг падре.
— Посинели.
— Это сердечный припадок. — Глаза падре закрылись, он делал носом очень частые и мелкие вдохи.
— Я пошлю за врачом.
— На Тортуге врачи мрут как мухи.
— Чем я вам могу помочь?
— Ничем. Я даже не прошу, чтобы вы за меня помолились, потому что от вашей молитвы…
Падре перестал говорить, на лице его выступил обильный пот.
— Подайте мне кувшин.
Старик выпил единым махом всю находившуюся в кувшине воду. Ему явно стало легче. И он сам это подтвердил:
— Кажется, умру я не сегодня. Вот было бы забавно, когда бы я скончался у вас на руках. Какой бы от меня был вам тогда толк?
— Это верно.
— А что касается арестов разных там рыботорговцев и работорговцев, то ведь вы ничего этого не сделаете. Вы просто пришли меня попугать, а потом с запуганным поторговаться, правильно?
Олоннэ с интересом посмотрел на старика:
— Но если мы не договоримся, я вас не пощажу.
— До-го-во-ри-имся.
— Вот и славно. С таким сердцем, как у вас, лучше держаться подальше от тюремных подвалов. Мне от вас нужно совсем немногое. Максимум через месяц мы с капитаном Шарпом выступим в один очень и очень большой поход. Полдюжины, как минимум, кораблей, тысяча корсаров. Но согласитесь, что командовать должен кто-то один. Если хочешь погубить флот, назначь двоих адмиралов.
— Мне лестно, что вы делитесь со мною столь ценными наблюдениями, но в чем моя роль?
— Вы напишете своему испанскому другу, мне кажется, что им является дон Антонио де Кавехенья, угадал? Так вот, вы напишете ему и сообщите о планах корсарского похода. Я сообщу вам, где и когда мои корабли разделятся с кораблями капитана Шарпа. Вы то же самое сообщите дону Антонио. Я думаю, он сообразит, что ему делать.
Падре Аттарезе тщательно вытирал кружевным платком мокрые лоб, щеки, шею.
— Чтобы подвигнуть человека на такой поступок, по-моему, мало одного желания стать единоличным начальником во время какого-то похода. Вы за что-то ненавидите капитана Шарпа? А может, тут что-то еще?
Олоннэ встал:
— Вы проницательны сверх всякой меры. Я сообщу вам о дополнительной причине, побуждающей меня замышлять то, что я замышляю. Но сообщу только после того, как вы согласитесь мне помогать.
Старик усмехнулся:
— Что мне остается делать!
— Будем считать эти слова знаком согласия. Капитан Шарп оказался удачливее на том фронте, поражение на котором я простить не могу никому и никогда. Если вы выйдете на набережную, то увидите на рейде большой корабль — это «Эвеланж», и на борту этого корабля находится девушка, ради которой я был готов на все. Теперь вы меня до конца поняли?
