Чья-то глупая шутка?
Чья именно?
Бандалетов не шутник. Кто-то из старых друзей? Да, какие там старые друзья! Таким все поросло быльем. И потом, глупые шутки себе позволяют не столько старые, сколько глупые друзья. А всех дураков в своей жизни Иван Антонович держал на расстоянии с помощью безукоризненно вежливого обращения. Одноклассники? Нет, нет, нет, все это не то. Может, Лазарет шутит? В связи с каким-нибудь юбилеем заслуженного работника Крафта. Чудовищно нелепое объяснение. Но какое-то все же найти надо, иначе пропадет аппетит. И тут Ивана Антоновича ошпарило: Радуга!
И пляшут под ней как раз трое детишек. Радуга — это «Радуга»! А под кособокой цветной крышей трое молодых студийцев. И тогда, что это означает?!
Воскрес!
Довольно долго Иван Антонович сидел с закрытыми глазами, посасывая пустую трубку. Надо успокоиться! Но заклинание не действовало. Нет, надо не успокоиться, а действовать! Это не просто послание, это, возможно, тест на сообразительность и дружескую памятливость. Гарринча наконец не просто откопан из могилки, а уже и опознан. И теперь, проходя курс обычной реабилитации, нащупывает связи со своим прошлым. Мать, сестра, какая-нибудь запавшая в душу девица, и, конечно, друзья. Правда, неизвестно, сколько их у него. Вся неофициальная литературная Москва была у него в приятелях. Да нет же, по «Радуге» он дружил только с двумя провинциалами из Козловска и Калинова. И какую реакцию он решил вызвать этим сигналом? Все, кто любит меня, ко мне? Почти наверняка так. Только, куда это «ко мне»?
Иван Антонович еще раз внимательно изучил конверт и репродукцию. Больше не отыскалось никакого, даже самого ничтожного значка-зацепки. Значит, расчет на дружескую сообразительность. Причем, судя по всему, соображать надо быстро. Здесь что-то вроде соревнования. Бандалетов наверняка тоже получил такой же рисуночек. Кто первый примчится на зов, тот и лучший друг.
Для начала Иван Антонович все же закурил. Потом напряг ум. И в таком состоянии пребывал довольно долго. Сидел в кресле, прогуливался по квартире, поглядывал в окно. Решения, которое бы ему понравилось своим изяществом и лаконичностью, в голову не приходило. Это даже вызвало некоторое раздражение против давно взыскуемого друга. Зачем все эти сложности? Нельзя ли было просто зажечь экран и крикнуть: «Ребята, я здесь!». Но нет, напрасные сетования. Таков он был всегда. Немного позер, немного мистификатор, он, разумеется, должен покуражиться. Тем более, сейчас он, скорей всего, в беспомощном состоянии и не так уж рвется продемонстрировать его своим друзьям. И дразнит, и прячется. Ну пусть, пусть. Однако что же предпринять? Немыслимо сидеть просто так. Мысль у Ивана Антоновича образовалась одна, и он решил заняться ее реализацией, пока не явится другая, более толковая.
И вот теперь он на берегу сдержанно бушующего Каспия и ждет открытия местного Эдема. Угораздило же примчаться прямо в тихий час. Чтобы не убивать время каким-нибудь банальным образом, Иван Антонович решил повидаться и с морем.
Стоит босиком на песке, смотрит в даль, волнуется.
Эдемы — это единственные места на планете, где распорядок дня поддерживается, так сказать, бесплатно. В любом другом учреждении всякий работник, чтобы успеть к установленному моменту совещания или, скажем, завтрака, должен запросить центральный распределитель временного сигнала. Здесь же люди плавают в растворе открытого времени, так и должно быть в Раю. Воистину, блаженны нищие духом. Додумывая эту, довольно-таки банальную, в общем-то, мысль, Иван Антонович побрел по песочку к своему геликоптеру. Летим к дверям обители.
Выйдя из коммуникационной кабины, Вадим присел на скамеечку, устроенную прямо тут же. Так рекомендовалось поступать после транспортировки. Процедура мгновенного превращения в пучок невидимых лучей и восстановления из лучевого состояния в телесном облике на некоторых граждан действовала нехорошо. Могла закружиться голова, иногда даже тошнило. Прежде вообще рекомендовалось не принимать пищу за три-четыре часа до путешествия. Но с некоторых пор это неудобство было устранено. Съеденная на дорожку котлета проходила те же трансформации, что и желудок, в котором она находилась.
Вадима не тошнило, голова не кружилась, даже, когда он ею вертел, осматриваясь. Север. Что известно о нем из школьного курса? Ягель, мерзлота, олешки, собаки, тундра, сияние. Конечно, теперь все особенности несколько сглажены. Температура приблизительно плюс пятнадцать, хорошо, что надел куртку. Направо и налево пролегает обыкновенная улица, застроенная двух- и трехэтажными домами. По виду они совсем не такие, как в Калинове или, например, Сеуле, где Вадиму пришлось останавливаться перед отправкой в экспедицию по поводу «Осляби». Времени экскурсировать не было. У первого же пробегавшего мимо мальчишки Вадим спросил, где тутошний информаторий. Там вежливый пухлощекий эвенк, а может, и якут, дал ему электронную карту и выгнал из гаража потертый геликоптер.
— Счастливого пути!
Некоторое время Вадим летел строго на север над серо-коричневатой тканью современной тундры. Кое-где в нее были вставлены округлые стеклышки озер. Гусиный клин пропахнул под килем бесшумной посудины на восток, вытянутая кучка оленей мчалась по кругу вокруг невидимого с высоты оленевода. Но Вадим смотрел не столько вниз или на карту, сколько на поведение Плеромы. Существовало что-то вроде поверья, что у полюсов она не совсем такая, как в других местах, и кому повезет, чье зрение счастливо, могут увидеть особенный, волнующий отсвет в ее равномерной тоще, возникновение и исчезновение мгновенной складки великого покрывала. Ходили сказки и о совсем уж невероятном, о видениях, о висячих островах, о письменах, горящих меньше секунды, и даже о звуках, вроде бы лишенных смысла, но пробирающих душу до всех ее глубин. Нет, ничего, кроме этого эффекта «узкоглазости», когда начинает казаться, что смотришь на мир через не совсем привычные глазные прорези. Но эффект этот кратковременен, и проходит без последствий.
Вадиму не повезло. Плерома оставалась Плеромой все время и во всех направлениях. Запиликал борт-штурман. Сверившись с картой, Вадим нажал клавишу, машина начала плавно спускаться.
Еще несколько минут плавного полета под гору, и впереди показалось строение, похожее на метеостанцию, окруженное разнообразными торчащими из земли примитивными приборами. Собственно, это и была метеостанция. Девица Катерина, по сведениям, проживала тут одна. С борта своего летающего средства Вадим отправил ей несколько сообщений о своем прибытии, но встречать его никто не вышел. Машина плюхнулась перед порожком лабораторного ангара. Гость выбрался наружу, криво улыбаясь от неприятного ощущения своей непрошенности. А вдруг и в дом не впустят? Вдруг эта Катерина настоящая Баба-Яга?
— А вы кого рассчитывали увидеть?
Этот вопрос неприветливая хозяйка задала, когда они уже сидели за чаем в помещении, которое Вадим, скорей всего, назвал бы радиорубкой. Вокруг старинные, протухшие приборы: овальные, круглые, продолговатые циферблаты с завалившимися набок стрелками, сверху свисает лампочка в жестяном абажуре. Но чай был накрыт не на скорую руку — эмалированный двухлитровый самовар, красные чашки в глубоких блюдцах, колотый сахар, баранки в плетеной корзинке. Варенье. Брусника, костяника, голубика.
