Он очень хорошо представлял себе, какое впечатление его артистические способности произведут на ахтарского хана. Посадить его Извольский не смог бы – не за что, – но отобрал бы абсолютно все, начиная счетом в банке и кончая только что выстроенной на деньги комбината подмосковной дачей.
К тому же Иннокентий Михайлович не повторил ошибок Извольского и разговаривал с Димой доброжелательно и мягко, все время напирая на провинциальный деспотизм Сляба и на высокие московские связи «Ивеко».
Через два часа Неклясов плакал в три ручья и был на все согласен.
И тут, спустя три дня, Иннокентий испытал шок. В любимом его ночном клубе к нему подошел человек, известный ему по оперативной съемке как Юрий Брелер, новоназначенный шеф безопасности московского офиса, и предложил переговорить. Лучкову уже грезилась печальная картина: Заславский арестован, Неклясов уволен со свистом, а он сам, Иннокентий Лучков, получает от Арбатова грандиозный втык за проваленную операцию. Но все оказалось гораздо проще.
Юра Брелер не только засек слежку за собой и контакты Заславского с долголаптевскими, но и, зазвав Диму Неклясова себе домой, профессионально расколол его за три часа разговора. Засим, взвесив все за и против, Брелер потребовал: депозит в швейцарском банке в случае любого исхода заговора и пост Черяги в случае его успеха. Со своей стороны бывший мент обязался сделать все, чтобы случилось именно последнее.
Именно мотивы Брелера оставались для Лучкова самыми экзотическими. С Заславским все было ясно – скучающий неврастеник, который в игре нашел спасение от жены, а в банковских кредитах ищет спасения от игры. Неклясов был вообще классический случай – человека подъемным краном поставили на ступеньку номер два, и вместо того, чтобы смотреть вниз и радоваться, он смотрит вверх и уверен в глубине души, что заслуг его хватает для ступеньки номер один. С Брелером все было сложнее, и Лучков в глубине души не стал бы утверждать, что решающую роль в его поведении играли деньги. Скорее – Юрий Брелер был неистребимый, сумасшедший игрок, который не мог жить без риска, как наркоман – без ежедневного укола, и этой жаждой риска объяснялась и безумная областная история, когда глава сыскного агентства «Юдифь» кинул зараз и УВД, и губернатора, и нынешнее поведение новоиспеченного москвича.
Так или иначе, план был готов – оставалось внести только некоторые дополнительные детали, подобно тому как испеченный торт следует украсить кремовыми розочками. А именно – вокруг АМК следовало создать устойчивую дурно пахнущую репутацию, чтобы потом, когда все завертится колесом, было неясно: то ли убитый Извольский сам украл акции, то ли у него украли, и кто, собственно, стрелял в директора.
Тут как раз пригодилась история с лжеэкспортом. Через давних своих украинских коллег, оставшихся после распада Союза служить в соответствующих структурах, Иннокентий Михайлович добился проверки Восточноукраинской железной дороги. Операция была сработана ювелирно. Лучков рассчитал все: появление эмиссара от украинцев в Москве, подкуп его – и единодушное негодование по поводу гибели. Оставалось лишь косвенными, но твердыми мерами приурочить приезд хохла к главной дате операции.
Кроме того, следовало убрать Черягу в том случае, если овчарка Извольского приедет расследовать пропажу Коли Заславского. Сделать это следовало опять-таки умно, с одной стороны – не возбуждая подозрений собственно на комбинате, а с другой – бросая перед публикой криминальную тень на АМК. Смерть Черяги во время криминальной разборки идеально подходила на эту роль, и Иннокентий вновь обратился к Ковалю, который решил совместить нужную банку операцию с другой – с уничтожением давно надоевшего и слишком самостоятельного бригадира Джека-потрошителя.
Тут-то и случился первый прокол: Черяга случайно переступил через приуготовленную ему могилу. Лучкову оставалось лишь поздравить себя с предусмотрительностью. Если бы кто в Черягу стрелял и промахнулся, начальник службы безопасности встал бы на уши. А тут он даже не заметил, мимо чего прошел.
Затем случилась история с Лосем, которая тоже, по большому счету, являлась проколом. Планирование некоторых деталей именно этой операции было отдано долголаптевским. Единственным обязательным условием было то, что комбинат, еще до обнаружения истории с кредитом, должен сообразить, что Заславский повязан с долголаптевскими. Потому что тогда, как только кредит выплывет наружу, комбинат однозначно подумает, что это чисто бандитская разводка, имеющая своей целью исключительно кражу восемнадцати миллионов долларов. По этому сценарию Заславский должен был вылететь в Швейцарию, а в Швейцарии его должны были встретить представители долголаптевских и с почетом сопроводить на только что купленную виллу.
Комбинат, с помощью заранее осведомленного Брелера, мог мгновенно пробить и тот факт, что Заславский улетел (для этого достаточно было предъявить его фотку пограничникам, и они бы наверняка опознали Заславского в гражданине Чирикове, вылетевшем в Женеву рейсом «Свиссэйр»), и тот факт, что в аэропорту его встречали долголаптевские (тут надо было устроить что-то запоминаюшееся, например, у Неклясова мог пропасть багаж, он начал бы жаловаться, а его спутники тащили бы его прочь).
Вместо этого Шура Лось решил, что три миллиона, которые обломились Заславскому, лоху совершенно ни к чему, а ему, Шуре, напротив, пригодятся. И вместо того, чтобы отпустить Заславского в Швейцарию, он посадил его в подвал и потребовал с него эти самые три миллиона. А когда ему позвонили с вопросом: «Е-моё, что ж ты делаешь и как комбинат догадается, что кредит – дело рук долголаптевских?» – не долго думая, звякнул в офис на Наметкина и попросил выкуп…
Фактически самоуправный бригадир едва не завалил операцию, причем сделал это дважды. Первый раз, когда на его дачу налетел ахтарский СОБР: жесткое и эффективное решение, которое не пришло в голову не только Лосю, но и самому Лучкову. Правда, на счастье Лучкова, комбинат от этого решения в конечном счете огреб одни колоссальные неприятности. Но ведь Черяге могло и повезти. Кроме того, из-за художеств Лося Неклясов, да и Брелер испугались до состояния промокашки. Ведь всем троим обещали кучу денег, – и вот, не успели они получить свою долю, а труп одного из них нашли в подмосковной канаве.
Пришлось срочно встречаться (что само по себе ставило под угрозу операцию) и, невероятно изворачиваясь, лгать. Мол-де в последний момент Заславский передумал и решил сдать всех Слябу. Неклясов, кажется, поверил, а Брелер понял все.
А затем начался кошмар.
Люди, вызванные Лучковым, разаккуратничались и не дострелили тех, кто был на заднем сиденье «Мерса». Извольского привезли в больницу и оперировали семь часов, и первый день было еще неясно, выживет он или помрет, а потом стало очевидно, что Извольский – жив.
Но и тут все обошлось бы. Если бы Камаз застрелил Черягу и полностью изолированный ото всяких внешних контактов Извольский сообразил, что происходит, только через сорок пять дней после созыва внеочередного собрания акционеров, – все было бы вполне прилично.
Но Камаз, по поганой киллерской привычке, сдал заказчика. Черяга прикинул хрен к носу и сообразил, что происходит (правильно, правильно опасался Лучков этого типа!), и если бы Черяга заловил Неклясова той поганой ноябрьской ночью, то банку в этой истории больше нечего было бы ловить.
