Цилечка очень расстроилась и совершила героический по тем
временам поступок: взяла и поехала к Лене. Старый приятель встретил ее на
удивление трезвым. Более того, на кухне, на колченогом столе лежала стопка
исписанной бумаги.
– Ты работаешь? – осторожно спросила Циля.
– Да, – кивнул Фомин, – не могу не писать. Вот, смотри.
Он распахнул буфет и показал ей папки.
– Представляешь, – засмеялся Фомин, – раньше я имел огромный
кабинет. Сонька мне кофе на подносе таскала, бутерброды икрой мазала, а
работалось с трудом. Еле-еле книгу писал, с трудом из себя выдавливал. А сейчас
живу в норе, жрать нечего, кофе даже не нюхаю, хаваю крупу «Артек» на воде, а
вдохновение просто прет! Циля, я наваял за двенадцать месяцев восемь повестей!
Восемь! Одна лучше другой, уж поверь мне!
– Ты не пьешь? – уточнила Циля.
– Закончу книгу, – вздохнул Леонид, – посмотрю на рукопись,
пойму в очередной раз, что ее никогда никто не опубликует, и ухожу в запой,
недели на две. Потом прихожу в себя и опять к столу.
– На что же живешь?
Леня пожал плечами:
– Книги продаю из библиотеки, запонки в скупку снес, да мне
много не надо.
– А Соня где? Дети как?
Фомин усмехнулся:
– Живут себе. Сонька уборщицей работает. Она же от меня
ушла.
Циля мысленно увидела Соню в красивой каракулевой шубке и
ошарашенно переспросила:
– Уборщицей? Где?
– В детском доме, – ответил Леня, – в Подмосковье.
– Но почему же в таком ужасном месте?
– Так больше никуда не брали, – вздохнул Фомин. – В Москве
нечего было думать на работу пристроиться. Куда ни придет – везде анкета. Чуть
укажет: мужа исключили из Союза писателей, сразу слышит:
«Вы нам не подходите». В дворники она идти не пожелала,
стеснялась лопатой махать, на завод тоже не пойти, вот и прибилась к приюту. В
Козюлине устроилась.
– В Козюлине? – воскликнула я, мигом вспоминая поездку в это
место.
Развалившийся на части персик, прадедушка «Мерседесов»,
Лизочек, лихо управлявшаяся на заднем сиденье с веревками, ее папа Назар…
– В Козюлине, – повторила Циля, – забыть такое название
невозможно! Представляете, я решила к Соне съездить, знаете, чувствовала
какое-то неудобство! Дело в том, что Соня моя родственница, очень-очень
дальняя. Я ведь ее с Леней сосватала, думала, Фомин удачливый прозаик, станет
жить моя троюродная племянница в достатке, а вышло черт-те что!
Циля поехала в Козюлино, нашла детский дом и обратилась к
одной из сотрудниц:
– Простите, где можно найти Соню Фомину?
Вместо того чтобы спокойно ответить на ее вопрос, служащая
нахмурилась и рявкнула:
– А вы ей кто?
– Тетка, – выпалила от неожиданности Циля.
Она на самом деле не могла точно назвать своего родства. У
матери Цили имелась сестра, а у той сводный брат – отец Сони, который женился
три раза…
В общем, без бутылки не разобраться, но Цилина мать
поддерживала родственные связи с пятой водой на киселе, поэтому на праздники у
них за столом собирались все родичи, и Циля по непонятной причине величала Соню
своей племянницей.
– Ах тетя! – перекосилась служащая. – Вы зайдите к нашей
директрисе, к Ольге Ивановне, она вам все и объяснит!
Недоумевая, Цилечка нашла кабинет начальницы, а в нем
довольно молодую женщину, скорей всего, недавнюю выпускницу педагогического
вуза. Девица, услыхав: «Мне нужна Ольга Ивановна», – спокойно ответила:
«Слушаю».
Узнав, что перед ней родственница Сони, Ольга Ивановна тяжело
вздохнула и сказала:
– Я никого не осуждаю, хорошо понимаю, иначе Соне просто не
выжить!
– Что случилось? – напряглась Циля.
Директриса поправила волосы и рассказала жуткую историю.
Цилечка сидела ни жива ни мертва, такого поворота событий она никак не ожидала.
Соня устроилась в детский дом от безысходности.
Ольга Ивановна просто пожалела ее, это с одной стороны. С
другой, Соня ей казалась порядочной женщиной, и еще у нее имелись детки,
близнецы, мальчик и девочка. Когда Оля впервые увидела ребят, ее прошибла
слеза. Несчастные явно недоедали. Крошечные, худенькие, не говорящие ни слова.
И одеты они оказались хуже детдомовских.
– Господи, – всплеснула руками Оля, – вы же вроде недавно в
нищету впали! Неужели от прежней, сытой жизни ничего не осталось?
– Все продала, – мрачно сказала Соня, – мне их кормить надо,
а муж в алкоголика превратился.
Оля только качала головой. Вот уж горе! Дети были похожи на
узников концлагеря, при этом сама Соня выглядела вполне прилично. У ребят
светились дырками ботинки, а на ногах у мамаши были вполне приличные туфли.
Впрочем, наверное, кто-то подарил ей обувь, решила Оля.
Не знаю, как сейчас, но в советские времена сдать сына или
дочку в детский дом было очень легко. Вы писали заявление, ну типа: «Прошу в
связи с трудным материальным положением временно оставить моего ребенка в
государственном учреждении». И все. Усыновить такое дитя было нельзя, мать же
не отказывалась от него, просто на время отдавала, и многие женщины, решив свои
проблемы, забирали потом детей домой. Вот Оля, человек жалостливый, и сказала
Соне:
– Жить вам, похоже, негде.
– Да, – кивнула Соня, – ушла от алкоголика и из милости по
людям скитаюсь.
– Давай оформим твоих детей к нам, они получат еду, одежду,
а ты сама можешь ночевать здесь в кладовке, – предложила директриса.
Соня с радостью согласилась. Три месяца она исправно
работала нянечкой, шесть дней в неделю, и на воскресенье уезжала в Москву. Оля
нарадоваться не могла на новую служащую.
– Вот, – ставила она всем в пример Соню, – не пьет, не
курит, не ругается.
Хвалила, хвалила и сглазила. Однажды Соня не вернулась из
Москвы. Оля сначала решила, что санитарка опоздала вечером на электричку, и не
стала особо беспокоиться. Но Соня не приехала утром, в обед ее не было и в ужин
тоже. Через день Оля забила тревогу, она стала искать Соню, но та словно под
землю провалилась. По месту ее прописки жил невменяемый пьяный мужик, который
на вопрос: «Где ваша жена?» – ответил: «Ушла, не знаю куда».
