— Ну и хорошо. Я смогла это пережить. Как же мне хочется покоя!
Ужин был съеден, вина выпили в изобилии, подарки раздали, коробки и оберточная бумага от них валялись по всей комнате. Застольная беседа не стихала, хотя любая интересная мысль тонула в море пустых банальных замечаний. Джулии трудно было переносить этот пустой треп, и она ушла к себе.
— Все это вздор, — сказала Грейс.
— Никакого вздора, — возразила Джулия. Мать уже вошла в ее комнату и закрывала за собой дверь. — Мамочка, мне нужно немножко побыть одной, хорошо?
— Даже не надейся. Я к тебе пришла поболтать.
Она была дамой внушительной, хоть и на голову ниже дочери. Грейс Олфилд всегда была склонна к полноте и время от времени уверяла дочь в том, что у них были разные типы фигуры.
— Я и девочкой была полненькая, — честно признавалась она. — В четыре года я была просто толстушкой, а теперь я — дама в расцвете лет с пышными формами. Тебе, моя дорогая, может, и надо следить за весом, но твоим бедрам с моими не сравниться!
Когда она села рядом с дочерью на кровать, матрас так прогнулся, что Джулия чуть не подпрыгнула.
— Ну ладно, оставайся, если пришла, только ненадолго.
— Я просто хотела наверстать упущенное.
— Прекрасно. Ну, что слышно?
Джулия убрала уже распакованные книги, разбросанные по кровати, положила в комод только что полученное в подарок белье. Потом села рядом с матерью на постель.
— А у тебя как дела, моя милая? Что там у тебя? Как жизнь молодая? — Мамины глаза взволнованно блестели. Джулии так не хватало видеть их каждый день!
— Ничего особенного. А что?
— Как что? — Грейс тряхнула головой и раскрыла от удивления рот. — Ничего особенного! Ты уехала в университет четыре месяца назад, в первый раз в жизни живешь самостоятельно, переехала в другой город, и теперь, бесстыжая, заявляешь мне, что у тебя никаких новостей!
Джулия откинулась на кровать и обняла подушку.
— Ой, мамочка!
— Ну, давай, рассказывай. О чем вы там сплетничаете? О чем тоскуете? Кто твои друзья? На каких ты была вечеринках? Все рассказывай, чтобы я почувствовала, что сама там была.
— Эй, мам, это моя территория, и я тебя туда не приглашала!
— Все как у меня. Моя манера. Ну, давай, колись.
— Мамуля!
— Давай, рассказывай, детка, или я тебя до смерти защекочу! Все выкладывай, как на духу. У нас вся ночь впереди.
— Вся ночь? Я же устала как собака.
— Ну, давай. Вперед и с песней.
— Так и быть, — начала Джулия, приткнувшись к маме. Ей было очень приятно, что мама поглаживает ей голову. — Если по существу, приятеля я себе еще не завела.
— Не бери в голову, у тебя дома один есть.
— Я с ним расстанусь.
— Неужели? А Брайану ты об этом уже сказала?
— Да.
— Я вчера его видела. Он мне об этом ничего не говорил.
— Почта на Рождество запаздывает, — спокойно ответила Джулия.
— Лапушка, — сказала Грейс, теснее прижимаясь к дочке, — тебе бы лучше самой ему об этом сообщить. По крайней мере, по телефону.
— Не могу я, да и не хочу. Смелости не хватает. Я еще никого не отшивала. У меня в таких делах нет никакого опыта.
— Брайан хороший мальчик.
— Он придурок, мам.
— Я знаю, сладкая моя, но он очень милый придурок.
Какое-то время мать с дочерью смеялись и дурачились, и Джулия была счастлива от того, что ей было с кем подурачиться, к кому прижаться. Их беседа перескакивала с одного предмета на другой, они болтали о политике, моде, книгах, танцах, театре, мужчинах. Грейс Олфилд поднялась лишь тогда, когда стало ясно, что дочери ее больше ничего не хочется, кроме сна.
Когда она открыла дверь, чтобы уйти, Джулия потянулась как кошка.
— Джулия, ты ходила к гинекологу провериться?
— Еще нет…
— Милая…
— Но я уже договорилась.
Внизу раздался телефонный звонок.
— Хорошо, что ты договорилась, это уже прогресс.
— Но совсем не потому, что я чем-то занималась.
— Или чем-то занимайся, или в дурах оставайся, — попыталась отшутиться мать.
— Ну что же ты за мать такая? В дурах оставайся — и это с моей-то задницей! Ты просто чудовищна!
— Спи спокойно, моя милая.
— Милая — постылая, занимайся — оставайся… Нельзя так со мной разговаривать — я же твоя дочь все-таки. Так нечестно. Когда же ты, наконец, повзрослеешь!
Снизу кто-то крикнул, что Джулию просят к телефону. Она вылезла из теплой постели и поплелась вниз в гостиную. Мать стояла и смотрела на нее, исчезнув только после того, как Джулия взглядом дала понять, чтобы она убиралась восвояси.
— Ну, что ж, вот я и стала историей, — призналась себе Грейс Олфилд, шмыгнув носом. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мамочка. — Джулия взяла трубку. — Алло.
— Привет, — ответили ей.
Джулия молча прижимала трубку к уху, казалось они оба, не сговариваясь, не начинали разговор, пока в микрофоне не раздался щелчок, свидетельствовавший о том, что человек, ответивший на звонок с другого аппарата на первом этаже, повесил трубку. Странно, что она инстинктивно чувствовала, что надо делать, разговаривая с Селвином Норрисом.
— Привет, — ответила Джулия.
— Рад слышать твой голос, — сказал он.
— Даже так?
— Слушай, Джулия, мне надо с тобой поговорить.
— Ты уже это делаешь.
— Перезвони мне, пожалуйста. За мой счет.
— Когда?
— Когда все уснут. Там есть телефон, которым ты можешь пользоваться, чтобы другие не слушали?
— Конечно. Особенно если учесть, что другие будут крепко спать. Они, наверное, через пару часиков угомонятся. Папаша мой со своей благоверной теперь по кальвадосу ударяют. Кто знает, когда они наконец наклюкаются до нужной кондиции?
— Это не важно, Проныра. Только ты обязательно позвони. Договорились?
— Хорошо.
— Ну, пока.
— Пока.
«Интересно, откуда у него вдруг такая срочность?» — подумала Джулия Мардик, возвращаясь к себе в комнату. Она легла, прижала подушку к груди и спросила себя, почему ничего не сказала о нем матери. Почти обо всем остальном она ей рассказала. Конечно, мама наверняка не одобрила бы такое знакомство, но разве это что-то меняет? Томительное возбуждение, напряженное ожидание, которые она испытывала с затаенным восторженным предвкушением, — она бы все равно не смогла ей передать, она сама не очень понимала, что с ней творилось. Джулия отнюдь не была уверена в том, что влюбилась, скорее это было нечто совсем другое. Но что тогда? Влечение? Несомненно. Этот человек оставался для нее тайной за семью печатями. Он ее доводил, озадачивал, сбивал с толку, он обольщал ее и очаровывал. Но почему? Что так привлекало ее в Селвине Норрисе, откуда это стремление узнать о нем как можно больше, оценить степень его влияния на нее? Почему она ходила на свидания с мужчиной, который, может быть, ей в отцы годился? И можно ли эти встречи назвать свиданиями? Как она сама к ним относилась? Как бы он их назвал? Он ведь даже не пытался ее поцеловать. Что он скажет, когда она ему перегонит? Откуда у него такая спешка, такая напряженность в голосе? Что же все-таки произошло? Эх, черт бы его подрал! Самые обычные дела у него выглядели захватывающими, таинственными, героическими и рискованными. Да что же это за мужик такой неотвязчивый?
