— Забавно. Когда мы с ним в первый раз встретились, я ему тоже сказала что-то в этом роде. И что он тебе ответил?
— «Те подонки, которые стреляли в вас, как в собаку, и на всю жизнь усадили в инвалидное кресло кассиршу, кое на кого работали. Мне нужен тот, кто это организовал, но без вашей помощи, Артур Дэвидсон, мне не обойтись. Если вы сейчас завяжете, потом сможете стать похожи на человека».
Они дошли до утеса, высящегося у обрыва, как часовой на страже. Неподалеку конный экипаж вез целовавшихся на зимнем холоде туристов по дорожке над городом, сани плавно скользили по снегу, густые облака конского дыхания таяли в воздухе. Кучер слегка цокал языком и похлопывал поводьями по крупу лошади, чтобы она не останавливалась. Странники-пешеходы явно утомились от подъема, у лиц клубились белые пары их дыхания.
— Почему ты ввязался в это дело, папуля?
— Почему? Все, чем я теперь занимаюсь, подчинено мести за ту девушку-кассиршу. Работа эта имеет для меня смысл, в отличие от бессмысленного шелеста бумаг на столе. Оформлять документы на займы кажется мне теперь совершенно тупым занятием. Понимаешь, заурядный, подавленный, невзрачный банкир стал в душе воином. Я, как и ты, ввязался в это дело потому, что меня подцепили на крючок.
Они смотрели на раскинувшийся внизу город, на лениво вьющийся дымок каминов, посапывающих в зимней спячке как задремавшие старички, собравшиеся в частном клубе. Город с высоты казался спокойным и умиротворенным, солнечные лучи на зимнем снегу чудесно дополняли эту обманчивую картину. Может быть, именно это легкое белое дыхание каминов, клубившееся над заснеженным городом, напомнило Джулии, что она стоит на давно угасшем вулкане, что возвышенность, с которой ей так хорошо был виден город, создана расплавленными скальными породами, вышедшими из недр земли. Она слегка притопывала-пританцовывала на морозе, чтобы согреться.
— Джулия, а ты зачем в это дело полезла?
Джулия поняла, что намерения Артура в тот день были точь-в-точь такими же, как и у нее. Она хотела понять, просчитать его, выяснить, может ли она доверить ему свою жизнь. У него были столь же веские основания для серьезного разговора. Он хотел знать, не вильнет ли она хвостом в решающую минуту, сделает ли все от нее зависящее, чтобы его не сдать, не отколет ли какой-нибудь фортель в опасной ситуации, как кассирша, которая ударилась в панику и тут же получила пулю? Сможет ли она в критический момент найти выход из отчаянного положения?
Джулии было нечего ему рассказать — она еще никогда не оказывалась в таких драматических ситуациях, какие довелось пережить ему. Не было у нее и забавной истории, объясняющей, когда и почему она решила этим заниматься. Ей не приходилось участвовать в перестрелках с озверевшими налетчиками при ограблении банков, не знала она и долгих, темных, тоскливых и одиноких ночей после пьяного угара. У нее не было припасенного заранее подходящего ответа на его вопрос, потому что она об этом просто всерьез не задумывалась. Разве не была она одной из марионеток, которых Селвин дергал за ниточки? Разве не была она при этом счастлива от того, что он выводит ее на прогулку? Как ей было убедить его в своей преданности? Более того, получив ответы на некоторые волновавшие ее вопросы, как она могла убедить в этом себя?
Артур Дэвидсон продолжал настаивать на своем:
— Ввязавшись в это дело, ты поставила на карту год учебы в университете, твою карьеру, будущее, наконец, твою…
— Жизнь? — закончила она вместо него. — Да, жизнью своей я действительно дорожу, а что касается остального… — Неоконченная фраза повисла в воздухе.
— Так что же касается остального?
Джулия задумалась. Внизу расстилался огромный город. Когда Селвин привел ее сюда на каток, они останавливались на этом самом месте, и он объяснял ей, как устроен мир. Ей доставляло удовольствие общение с ним, хотя хотелось, чтобы он знал о ней не так много. Но он знал ее слишком хорошо. Настолько хорошо, что как-то сумел вычислить ее еще до знакомства.
Даже про ее «скачку с препятствиями» он был в курсе. Раньше она думала, что боль, которую она испытывает при близости с мужчиной, со временем пройдет сама собой или что-то можно будет исправить. Потом она поняла, что с этим придется смириться. А Селвин показал ей, что она может иметь любовников, и теперь эта проблема не казалась ей такой драматичной, какой виделась неделю назад и даже вчера вечером. Отчасти проблема была и в том, что она не сможет рожать детей, и в этом плане ничего изменить было нельзя, однако этот вопрос пока не волновал ее так сильно.
— Мои предки — дети шестидесятых, — начала Джулия. — Они, конечно, разведены. Воспитывала меня мама. С отчимами я сбилась со счета — их было не то четверо, не то шестеро в зависимости от того, кого из них считать отчимом, а кого, если говорить мамиными словами, просто «случайным увлечением».
После непродолжительного молчания Дэвидсон высказал предположение:
— Получается, что в чем-то ты относишься к Селвину вроде как к отцу?
— Ой, да отвяжись ты!
Она так мило умела хамить мужчинам, что ее грубость ничего, кроме смеха, у них не вызывала. Так было не только с Селвином, но и с Артуром.
— Еще когда мои родители жили вместе, они купили ферму. Им тогда хотелось жить на земле — в те годы среди хиппи это было очень модно. Но из этого ничего не вышло, и слава богу, потому что тогда они бы просто умерли с голода. Но это не важно. Главное, что ферма эта и теперь нам принадлежит, но мы только изредка ездим туда отдохнуть и расслабиться. Там, где должен был быть огород, теперь стоянка для немецких машин. Где раньше были конюшни, сейчас что-то вроде бассейна. В общем, картина тебе ясна. Кое-что мы там достроили, кое-что перестроили — надо было расширяться, чтобы поспеть за разводами и было место для детей как от новых браков, так и от старых. У меня нет ни братьев, ни сестер, но сводных или по матери я и не считала.
Джулия вздохнула. Она совсем не была уверена в том, что ее рассказ хоть как-то прояснил побудительные мотивы, которыми она руководствовалась.
— Меня пугают не «Ангелы ада», — сказала она. — Гораздо страшнее взрослеть наперекор себе, против собственной воли. Мне страшно входить в жизнь с определенными идеалами, которые потом лопаются один за другим, как мыльные пузыри. Меня больше всего пугает, когда люди предают все, в чем когда-то были целиком и полностью уверены, и живут, нарушая все принципы, которые были для них святыми в юности. Вот что для меня самое страшное.
Она взглянула на Артура. Он поймал ее жесткий взгляд и остановился.
— Со мной такого не случится. Я всегда буду отстаивать то, во что верю, и если это загонит меня в угол, из которого не будет выхода, — ну что ж… — тем лучше! Мне выход и не нужен — я видела, куда этот выход может завести человека. Я знаю, что случилось с теми, кого я люблю, с матерью моей, с отцом, даже с моими отчимами. Они все хорошие люди, но как они живут? Мне, Артур, такой жизни не надо! Мне хочется жить так, чтобы в жизни был какой-то смысл. И я понимаю, зачем я ввязалась в эту историю.
