— О Господи!
— Будь проще, Джим, расслабься, расскажи мне о нем. Он, должно быть, могучий малый. Я хочу сказать — физически сильный мужик. Он же здоровый парень, Джим, так?
— Он такой амбал, что крыша едет.
— Все правильно, он ведь Акопу шею свернул как цыпленку. Знаешь, ты наверняка связался с кем-нибудь из «Ангелов ада», которые взорвали Каплонского, или с русскими бандитами этого амбала, или с кем-то из мафии — она тоже, скорее всего, втянута в эту историю. Сколько ему примерно лет, Джим, этому малому, которого мы называем Царем?
Парень нерешительно пожал плечами, как любой молодой человек, для которого все люди, перешагнувшие определенный возрастной рубеж, сразу становятся стариками.
— Лет сорок — пятьдесят.
— Может быть, шестьдесят? — спросил Мэтерз.
— Нет, у него волос на голове еще много, и все темные.
— Значит, он не лысый и не седой. А роста он какого?
— Где-то под два метра.
— Худой, толстый, средний?
— Брюхо у него не висит. Он в хорошей форме. Всегда ходит в костюме. На улице носит плащ.
Точно, Царь. Все подтверждается. Летом, когда Санк-Марс следил за «Ангелами» вместе с «Росомахами», в самую жару он и то не снимал плащ.
— Красивый, отталкивающий?
Парень снова пожал плечами. Мэтерз наконец получил свой кофе, положил сахар и налил сливки.
— Ну, знаете, он выглядит как такой крутой мужик, даже немного жуть пробирает. Он смотрится как русский, как один из этих хоккеистов, как будто он вообще не умеет улыбаться.
— Каких-нибудь особых примет, отметин, шрамов не заметил?
— Да, у него большой шрам. Прямо от уха сюда идет, — сказал Джим Коутес, проведя линию под собственной челюстью, — до самого подбородка.
— Может быть, ему операцию делали, — высказал предположение Мэтерз. — Такие шрамы остаются, когда вскрывают магистральную артерию.
— Этот мужик не выглядит так, будто у него проблемы с сердцем.
— На глазок это трудно определить. Ничто так человека в чувство не приводит, как коронарное шунтирование. Он курил? Ел жирную пищу?
— Что-то не припомню, чтобы он курил. Нет, он точно не курил! Как-то раз он зашел к Каплонскому и сказал ему погасить сигару.
— Вот видишь теперь? Этот малый очень печется о своем здоровье, потому что ему делали коронарное шунтирование. Понятно тебе, как много всего можно выяснить, если хоть немного голову приложить? А теперь, Джим, ты мне вот что скажи: ты сдал Акопа Каплонскому?
Коутес какое-то время сосредоточенно смотрел в свою чашку.
— Нам что-то надо предпринимать, Джим, чтобы тебя защитить. Если Акоп тебе что-то говорил, ты должен нам об этом рассказать. Скажи нам то, что ты говорил Каплонскому.
Парнишке явно не хотелось колоться.
— Я с тобой не собираюсь валять дурака. То, что ты говорил об Акопе с Каплонским, — не лучшее из того, что ты сделал в жизни. И хоть я понимаю, как это случилось, я тебя не осуждаю. Скажи мне, о чем тебе говорил Акоп, чтобы все встало на свои места.
— Разве можно теперь все расставить по местам? — с горечью спросил Коутес. Он отпил глоток из чашки, рука его дрожала, нижняя губа подергивалась. — Акоп мертв.
Санк-Марс строго-настрого ему наказал не отталкивать парня от себя, что бы ни произошло. Велел ему расколоть парнишку, но при этом остаться с ним на дружеской ноге.
— Не ты это сделал, Джим, — тихо сказал ему Мэтерз. — Мы оба это знаем. Вернуть Акопа мы не можем, но можем разделаться с его убийцами.
Из глаз парня потекли слезы, голова поникла. Заговорил медленно, с трудом подыскивая нужные слова.
— Я сказал Каплонскому, что Акоп был стукачом.
Мэтерз терпеливо ждал, стараясь в то же время вытащить из него как можно больше.
— Как ты про это узнал, Джим?
— Он сам мне признался в этом, как вы уже догадались. Я ему тогда вроде как намекнул, что он слишком хозяину задницу лижет. Мы в тот день допоздна заработались. А он мне ответил, что делает это не потому, что он подхалим, а потому что следит за Каплонским.
Парень вытер глаза тыльной стороной руки и попытался глотнуть еще кофейку, хотя губы у него все еще подрагивали.
— На кого он работал, Джим?
— На полицию. Он говорил, на какую-то большую шишку в полиции.
Мэтерз встал с табуретки и подошел к парню поближе.
— Это он тебе сам сказал?
— Да.
— И больше ни на кого? Он говорил тебе еще о ком-нибудь?
— В тот раз не говорил.
— А в другой раз?
— Он сказал, что за его спиной стоит ЦРУ. Я в эту чушь не поверил.
Мэтерзу надо было перевести дыхание.
— И ты сказал об этом Каплонскому?
— О ЦРУ? Нет. Что, я похож на круглого идиота? А про остальное сказал.
— Когда возвращается твоя мать, Джим?
Молодой человек вытер рукой нос и глаза.
— В четверг.
— Хорошо, тогда послушай меня внимательно. Нам надо будет с ней поговорить. Мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не подставлять, но начинай паковать свое барахло. Люди знают, где ты живешь, тебе приносят почту — это надо прекратить. Хватит тебе письма получать, Джим. Никому больше не говори, где ты живешь и работаешь. Понял? Ты, Джим, правильно поступил, ничего не рассказывай хозяину дома или мели всякую чушь. Об этом я сам позабочусь. И никому не говори, что собираешься отсюда съезжать, просто собирай вещи.
— Еще у него есть татуировка, — ни к селу ни к городу вдруг сказал парень.
— Что?
— Я ее никогда не видел. Он всегда был в костюме. Мне об этом сказал Акоп. Он говорил, что у него на груди татуировка в форме звезды. Еще Акоп говорил, что он — один из воров в законе в Российской Федерации, что-то вроде крестного отца, В общем, чушь какую-то порол. У него таких историй много было припасено — про ЦРУ, про русские банды. Мне даже казалось, что он сбрендил на этой почве. Я в эти сказки не верил.
— А теперь веришь?
Парень пожал плечами.
— Он слишком много болтал, а теперь он мертв. Это правда.
Мэтерз допил кофе, еще раз хлопнул собеседника по спине и пошел к двери. Санк-Марс оказался прав. Джим Коутес предал Акопа Артиняна. Потому-то он и сбежал, что был, по существу, соучастником убийства. Это его пугало не меньше, чем страх за собственную жизнь. Даже теперь он еще до конца не понимал, в какой опасности оказался по собственной глупости.
«Лексус» затормозил у тротуара. Джулия Мардик встала в кафе из-за столика, оставила на счете несколько монеток и вышла на улицу. Там она села в автомобиль.
