— Вы пока пытались заглянуть в этот ваш внутренний мир, чуть дырку в Луизе не прожгли. Художник…
Последнее было сказано с таким горьким пренебрежением, что основная причина негодования бело-розовой особы стала абсолютно ясна. Ну еще бы, как смел мужчина, пусть даже из породы бестолковых неудачников и аутсайдеров по жизни, к коим несомненно причислялись уличные художники, в присутствии такой королевы, столь непозволительно уделять внимание кому-то другому. Просто возмутительный факт! Зато теперь я знал имя очаровательной незнакомки. Надо же, Луиза! Звучит как забытая нота из старинного романса. А если прибавить сюда еще и внешность… Неужели иностранка? Француженка? Испанка? С каждой минутой все интереснее…
— Во-во, опять, глазки так и липнут!
Три раза черт! Ну как можно было еще раз наступить на те же самые грабли?! Снова задумался, поплыл куда-то в мечтаниях, дав разноцветному врагу основание еще раз выступить с выражением праведного гнева.
— Вы что думаете, нам больше заняться нечем?! Или мы теперь должны полдня тут проторчать, пока вы дорисуете?
Собрав волю в кулак, останавливаю уже вертящуюся на языке колкую фразу. Нет, хамить клиенту последнее дело, а друзьям и спутникам клиента тем более… Увы это Дюрер с Веласкесом могли демонстрировать при королевских дворах некое свободолюбие, отказываясь рисовать неприятных им вельмож. Эх, было времечко! Современный портретист, по-крайней мере моего уровня такой привилегии лишен начисто. Будешь кочевряжиться останешься с пустым карманом и придется идти работать в метро машинистом. Вон во всех вагонах московской подземки объявления понаклеены. Интересно, почему у них такой дефицит машинистов? Едят они их там, что ли? Впрочем сейчас это к делу не относится, сейчас нужно унять бело-розовую фурию, так, чтобы она не мешала мне работать, но при этом не утащила в гневе прекрасную Луизу, француженку-испанку, оставив меня без гонорара. Изобразив на лице приличествующую случаю покорность злой судьбе и призвав на помощь всю кротость невинного агнца, которую только удалось наскрести по тайным сусекам души, отвечаю:
— Простите, мадемуазель. Служение музам не терпит суеты. Увы, но создание портрета требует времени. Придется чуть-чуть потерпеть…
Бело-розовая вновь презрительно фыркает. Ну прямо как морж в московском зоопарке. Я наблюдал его еще сопливым мальцом, но почему-то картина намертво врезалась в детскую память. Вот именно так он и фыркал с презрительным высокомерием оглядывая собравшуюся за решеткой толпу. А потом неожиданно шлепнулся в воду, обдав всех присутствующих целым фонтаном брызг. Я после долго не мог отделаться от мысли, что сделал это морж абсолютно сознательно, таким недвусмысленным образом выражая досужим зевакам свое к ним отношение. А еще говорят, что животные начисто лишены разума, а значит и таких присущих только человеческим существам качеств, как высокомерие, коварство и подлость, ага, как же, держите карман шире!
Почему-то тут же пришло ощущение того, что бело-розовая тоже вот-вот устроит мне незапланированный холодный душ, в фигуральном смысле, конечно. Хотя с нее станется и буквальный, знаю я таких моржих. Но неожиданно мне на помощь пришла сама Луиза.
— В самом деле, Наташ, ну чего ты мешаешь мастеру работать? Это же сложно рисовать не в студии, а посреди толпы, все и так отвлекает, а тут еще ты…
Голос незнакомки звучал просто божественной музыкой. «И верно ангельский быть должен голосок…» Только в нашем случае в отличие от классической басни голос тоже не подкачал и вполне соответствовал внешности. Глубокий и звучный, наполненный едва заметной волнующей грудной хрипотцой. Черт! Что-то вы, батенька, слишком разволновались. Может температурку померить? Холодный компрессик? Не влюбились ли часом с первого взгляда? Решительно помотав головой, чтобы вытрясти витающий в мозгу сладостный дурман, берусь за карандаш. Бело-розовая права на все сто — обычный коммерческий портрет я закончил бы уже давно, вполне возможно успел бы написать за это время даже еще один. Но сейчас я просто не в силах позволить карандашу порхать по бумаге с обычной скоростью, не в силах, потому что едва я закончу, Луиза легким грациозным движением поднимется с колченогого стула и навсегда раствориться в шумной московской толпе. Я больше никогда ее не увижу. Тут не бывает шансов на случайную встречу, это Москва.
— Ну, знаешь! — возмущенно вскидывает тем временем подбородок моржиха. — Если бы я знала, что этот тип будет целый час нас мурыжить…
— А ты пойди, пока загляни в какой-нибудь магазин, — даже недослушав спокойно и миролюбиво предлагает Луиза. — Что ты в самом деле стоишь, мучаешься? Прогуляйся чуть-чуть, чтобы время скоротать. А я тебя здесь буду ждать.
Меня будто электрическим током пробивает от макушки до пяток, хорошо карандаш вовремя оторвал от бумаги, а то бы он сейчас изобразил поверх портрета четкую синусоидальную характеристику этого разряда почище любого осциллографа. Возможно, мне, конечно, просто привиделось, но при последних словах Луиза мне заговорщицки подмигнула, потихоньку, так, чтобы не видела ее подруга.
— Ладно, — цедит сквозь зубы бело-розовая Наташа резко разворачиваясь на каблуках и выбивая ими по асфальту возмущенную дробь.
Нет ни малейшего сомнения, что в дальнейшем Луизу ожидает весьма неприятный разговор, в ходе которого ей выскажут немало претензий по поводу неадекватного поведения и прочтут лекцию о надлежащем отношении к обслуживающему персоналу: официантам, парикмахерам, швейцарам и уличным художникам в том числе. Эх, надо было все же пойти работать машинистом, там по-крайней мере клиенты отделены от тебя стенками вагонов и не могут демонстрировать свое недовольство. И ведь не поставишь наглецов на место, хоть тресни. Рыночная экономика, мать ее! Клиент всегда прав! Однако здесь и сейчас я похоже одержал убедительную победу. Поймав лукавый взгляд Луизы, начинаю с деловым видом усиленно скрипеть грифелем по бумаге. А я что, я ничего! Работаю вот! Изо всех сил тороплюсь, прошу заметить!
Луиза продолжает смотреть выжидательно, где-то в самой глубине ее ореховых глаз мелькают еле видные отсюда веселые бесенята. Ободренный их непрекращающейся игрой, осторожно подбрасываю первую зондирующую фразу:
— Какая строгая у Вас подруга… Похоже она осталась не слишком довольна… Попадет вам теперь.
— Да уж, — улыбается Луиза, склоняя голову к плечу и пытаясь заглянуть за стоящий между нами мольберт.
У меня перехватывает дыхание, настолько она в этот момент хороша. Причем красота ее будто существует сама по себе. Знаете, такая, самодостаточная, не подразумевающая под собой никакого продолжения. Не содержащая призыва к самцу, не будящая сексуального желания, страсти, мании обладания… На нее просто хочется смотреть, восхищаться созданным природой совершенством. А может это просто у некоторых на тридцать пятом году жизни начались первые сбои естественных потребностей здорового мужского организма. Кризис среднего возраста, так сказать… Мелькнувшая мысль вызывает лишь мимолетную ухмылку, нет, с организмом все пока в порядке, тьфу, тьфу, тьфу… Просто я художник, мне подвластно необъяснимо острое наслаждение созерцанием, к сожалению недоступное большинству моих современных сограждан за отсутствием под телесной оболочкой души и внутренней культуры. Вот так вот! И попробуйте мне возразить, я вас вообще размажу по полу целой кучей затейливых фраз и оборотов из мира высокого искусства, о котором вы не имеете ни малейшего понятия. Я, впрочем, тоже… Так, нахватался по верхам в художественной школе разных умностей, а теперь корчу из себя зрелую, духовно развитую личность. Но девушка определенно хороша… Чувствуется в ней на интуитивном уровне некая свежесть и неиспорченность… Поспорю на все свои краски и карандаши против пачки дешевых сигарет — она не москвичка. Не делают таких больше в столице, не делают… Москвичи теперь отдельная нация, со своим собственным, абсолютно отличным от общероссийского, национальным менталитетом и такие вот цветки прерий, здесь просто не выживают, климат не тот. Экология, опять же неважная, загазованность…
