Надо сказать, что в данном случае даже играть особо не приходилось, настолько Луиза была хороша, действительно выделялась, нет не правильное слово, не отражающее всей глубины вкладываемого в него посыла. Нет, не выделялась, выламывалась с треском и грохотом из привычного стандарта обычной московской девушки.
— Вы оживили мой портрет?
Она говорит совершенно без улыбки, глаза широко открыты и абсолютно серьезны. Ей действительно необходимо это знать. Это пропущенный укол. Не ожидал, думал, она сейчас потребует рассказать, что же я нашел в ней такого особенного, уже приготовился красочно описать ее восхитительную внешность. Женщины так это любят. Любят слушать о себе самих. Но не в этот раз. Ее темная шпага скользнув в прореху моей защиты, по самую рукоять вонзается в грудь.
— Еще нет, но он постепенно оживает сам, — пальцы цепко сжимавшие эфес разжимаются один за другим и мое оружие с мелодичным звяком падает на арбатский асфальт. — Он не такой, как вы… Или, нет, вы похожи на него… Черт, запутался… В общем не получается рисовать вас такой, как сейчас… Вы неправильно выглядите… Все должно быть по-другому…
Три раза черт! Что за вздор я несу! Сейчас она чего доброго решит, что я критикую ее наряд и обидится! Как же сложно выражать словами такие четкие и ясные на уровне ощущений мысли. Ведь вовсе не одежду я имел в виду. Если честно, то ее я даже толком не разглядел, что-то современное в спортивном стиле, джинсово-кожаное, облегающее ладную крепкую фигурку, словно хорошо пригнанная перчатка. Но не в этом же дело, хотя и в этом тоже. Ореховые глаза все так же внимательно смотрят на меня, ждут, требуют продолжения, а я как назло никак не могу собраться с мыслями, облечь в неуклюжую словесную форму то, что так явственно чувствую внутри.
— Понимаете, вы не должны быть здесь. В этом городе, на этой улице… Ваше место не здесь…
Господи, что за бред? Как она только до сих пор еще меня слушает. Я запинаясь и заикаясь на каждом слове начинаю рассказывать ей, что вижу ее совсем не такой как сейчас. Гордой наездницей на горячем вороном коне, несущемся сквозь абсолютно дикие, заросшие волнующимся под порывами ветра буйным разнотравьем степные просторы навстречу встающему из-за горизонта солнцу. Про лук и колчан за спиной, про громовой топот копыт бешеной скачки, про разметавшуюся бурю черных волос и отражающий первый солнечный луч стальной шлем… Я сам понимаю насколько все это звучит глупо и жалко, но никак не могу остановиться, это какое-то внезапно накатившее изнутри сумасшествие. Слова вначале дававшиеся с трудом, теперь льются неостановимым потоком, бурной горной рекой. Они описывают ту картину, которую я хотел бы нарисовать сейчас вместо скучного, почти фотографического портрета. Наконец, внезапно забивший фонтан моего красноречья иссякает, и я замолкаю тупо глядя на растрескавшийся асфальт под ногами, не в силах поднять взгляд на лицо девушки, страшась того, что я там неминуемо увижу. В лучшем случае это будет отстраненное недоумение, а может быть и чего похуже… я знаю это. Я уверен почти на сто процентов и жду только резких все расставляющих по местам слов.
Но она молчит, не произносит вообще ничего. Просто молчит. Я тоже молчу тяжело дыша, чувствуя себя уставшим и полностью опустошенным, и одновременно испытывая некое иррациональное облегчение, будто выплеснул изнутри то, что так долго давило и распирало мою грудь, пробивая себе дорогу. Молчание делается уже просто невыносимым, я согласен на все, пусть будет недоуменная отстраненность, холодное презрение или даже, тот невольный испуг, что мы испытываем встретившись вдруг лицом к лицу с сумасшедшим. Я согласен, лишь бы не длить дальше эту безмолвную пытку. Собравшись с духом, как перед прыжком в холодную воду, я поднимаю склоненную на грудь голову, смотрю ей прямо в глаза. А она будто даже не замечает этого. Луиза мечтательно смотрит вдаль, куда-то поверх моей головы, вряд ли она видит сейчас запруженный туристами Арбат, сувенирные лавки и сидящего перед ней уличного художника. Она сейчас явно не здесь. Где же? Неужели в той самой, стонущей под ударами конских копыт степи, что привиделась мне при взгляде на ее лицо?
Мир вокруг внезапно перестает существовать. Остаемся только мы, я и она, вдвоем. Вязнут в плотном сером тумане людской гомон и немелодичные режущие слух аккорды бродячего музыканта, пропадают шум машин и порывы пахнущего угарным газом ветра. Нет вокруг ничего, ни людей, ни машин, ни шумной разнаряженной улицы. Ничего не осталось во всей Вселенной. Только я и девушка с полузакрытыми глазами и раскрасневшимся, обдуваемым вольным степным ветром лицом. Кажется я слышу как бьется ее сердце… Хочется дотронуться до нее, ощутить тепло ее сильного, напоенного энергией, молодого, зовущего тела. Грохочут, бьют железными подковами землю конские копыта! «Луиза… — шепчу я пересохшими губами ее имя, пробую его на вкус, сплетаю знакомые с детства звуки в чужое непривычное сочетание. — Луиза!» И серое марево отгородившее нас от мира рушится от звуков моего голоса. Проступают через редеющий туман очертания домов, пробивается вечное монотонное гудение большого города сплетенное из сотен и тысяч с детства знакомых неизбежных звуков.
Она вздрагивает, будто внезапно проснувшись, и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, зрачки — черные омуты, бездонные горные ущелья, в них можно нырнуть и падать, падать до скончания времен. Она еще вся там, грудь тяжело вздымается под распахнутой легкой курткой, точеные пальчики рук крепко сжаты в кулачки, губы плывут в недоуменной стеснительной улыбке. Губы первыми отреагировали на ненормальность происшедшего, они уже спешат смущенно улыбнуться, показывая, что на только что случившееся не стоит больше обращать внимания. Они первыми пытаются вернуться обратно в надоевшую скучную, но такую уютную и безопасную обыденность. За улыбкой последуют слова, ироничные и чуть насмешливые и тогда, все что сейчас было с нами уже не воскресить, оно умрет, не успев даже толком родиться. Поэтому я спешу спросить, пока еще не перейдена обратно грань разумного и рационального, пока она еще не забыла того, что только что испытала:
— Вы увидели это? Правда, ведь? Увидели то, о чем я рассказывал?
И ползущая по губам улыбка замирает, исчезает, отбрасывая желание снова закрыться, спрятаться под привычно натянутый панцирь, который лишь на миг приоткрылся, выпуская на поверхность то, что принято называть душой.
— Да… — легко и еле слышно, словно дуновение прохладного вечернего ветра.
— Правда, увидели? И как это было? — не отстаю я, не даю вынырнуть обратно на уровень обычного повседневного общения, не отпускаю зажегшийся вдруг внутри свет.
— Это было чудесно, — шепчет девушка едва приоткрывая губы. — Это было как в детстве, когда еще веришь в сказки… Это было, как в сказаниях о нартах…
— Вы знаете о нартах?
Меня вновь пробивает электрическим разрядом. Да! Вот оно! Я все не мог понять, кем же я вижу ее, что за доспехи надеты на манящее девичье тело, что за вооружение. Откуда этот образ. Да, теперь все встало на свои места. Конечно же, нарты! Сказочный народ героев и воинов. Дети солнца, хозяева срединного мира. Легендарные предки скифов и сарматов, никогда не существовавшие в реальности, но до сих пор будоражащие своими подвигами распаленное воображение всех детишек Кавказа.
