— Ну ты спросил, мужик! Я чего тебе, бляха, генерал? Да и генерал поди ни хрена этого не знает!
Ясно. Выходит никакой военной помощи не планируется. Вряд ли вообще кто-то всерьез рассчитывал на такое вот развитие событий. Вряд ли кто-нибудь думал, что у Саакашвили хватит на подобное наглости. А вот поди же ты, хватило! Сюрприз! Но теперь хотя бы ясно что делать дальше. Можно не сомневаться, вслед за массированным налетом последует штурм города. Осетины наверняка будут драться до последнего. Плевать, что силы не равны, плевать, что не хватает оружия. Драться они будут все равно. Такой уж это народ. А значит, главное сейчас не попасть между молотом и наковальней, не оказаться на пути грузинских штурмовых групп. В горячке боя никто не будет разбираться вооружен ли мелькнувший в развалинах человек, представляет ли угрозу, комбатант он вообще, или нет. Как всегда и бывает при штурме любого города, любой армией мира, палить будут во все что движется, в каждую подозрительную тень, истово соблюдая простой и жестокий, но действенный армейский закон — всегда стреляй первым, разбираться будем потом. Выходит нужно оставаться здесь, на базе миротворцев. Вряд ли они, в ситуации полнейшей неопределенности в отношении помощи и подхода подкреплений, решатся оказывать наступающим вооруженное сопротивление. Да и сами грузины должны понимать, что трогать имеющих международный мандат на поддержание мира в этом регионе десантников весьма чревато. Скорее всего миротворцев постараются просто блокировать в их разбитых казармах, чтобы не путались под ногами. Следовательно здесь надежнее чем где-либо в городе можно отсидеться, не подвергая свою жизнь опасности. Ага! Не подвергая!
Словно прочтя мои мысли сверху завыло мощным, но совершенно не слаженным хором разом на несколько голосов.
— От блядь! — в полный голос взревел рядом сержант, стараясь как можно плотнее притиснуться всем телом к стене.
Я посмотрел на него недоуменно, и тут снаружи грохнуло так, что все предшествующее показалось детскими игрушками и милыми шалостями с китайскими фейерверками. Сотрясающие землю удары следовали один за другим с периодичностью в долю секунды. Казалось этому не будет конца. Стены дрожали, осыпая нас белыми хлопьями штукатурки, истошно визжали рикошетя от кирпичей потерявшие уже свою убойную силу на излете осколки. Я влип в пыльный пол, до боли сплющив лицо, закрыв инстинктивно обеими руками голову. Глупый, бессмысленный и совершенно бесполезный жест, но от него просто невозможно было удержаться. Почему-то мне, благодаря этому, даже стало не так страшно, словно мягкая человеческая плоть могла представлять из себя хоть какую-то защиту. Территорию продолжали гвоздить в том же стремительном ритме не меньше минуты, я пытался считать разрывы, но после шестнадцатого сбился. Грохочущая смерть рушилась на землю совершенно беспорядочно, взрывы слышались то дальше, то ближе, без всякой системы. Я сжался всем телом ожидая, что вот-вот, вот сейчас ударит прямо сюда. Хлипкий потолок, конечно же не удержит, несущийся со сверхзвуковой скоростью снаряд, и он раскаленным металлическим корпусом врежется прямо сюда, в пол рядом со мной. А потом маленький домик вспухнет, распертый чудовищной энергией высвободившейся внутри него. Вспухнет и опадет, складываясь, как построенная из игральных карт шаткая конструкция, погребая под битым кирпичом и бетоном то, что останется от наших истерзанных ударной волной и осколками тел.
— Реактивка, бляха! — сипел прямо под ухом сержант. — РСЗОшки в ход пошли, п…, ну все, теперь полный п…!
В мозгу что-то щелкнуло, выталкивая из глубин памяти казалось напрочь забытое, а на самом деле скрупулезно сохраненное мозгом знание.
— «Градами» что ли мочат?
«Градами» назывались современные потомки легендарных «катюш». Сорокоствольная установка реактивной артиллерии одним своим залпом гарантированно выкашивала цели на пространстве величиной в сорок гектаров. Однажды, когда я только проходил курс молодого бойца, еще в учебке, на соседнем с нами участке стрельбища тренировались артиллеристы. Командиры специально водили нас посмотреть на ночные стрельбы. Помню, как поразили тогда меня, зеленого несмышленыша, яркие султаны разрывов, отлетающими в разные стороны красными искрами походившие на гигантские бенгальские огни. Они под вой стартующих ракет возникали в ночи то здесь, то там, беспощадно долбя выбранный артиллеристами в качестве цели степной квадрат. Тогда это было фантастически, неправдоподобно красиво. Я еще подумал, каково было во время войны фашистам попадать под такой вот обрушивающийся с неба им на головы огненный град. Да уж, тогда представил и ужаснулся, а теперь испытываю это натурально, в полный рост и страха-то почти нет, только тупое недоумение, как такое вообще могло произойти, и жуткое, просто невыносимое желание, чтобы все это прекратилось. До боли в сведенном судорогой горле, до звона в ушах, хочется взять и распрямиться, расправить плечи и заорать во всю силу раздувающихся от гнева легких: «Да что же вы, суки, такое делаете?! А ну прекратить немедленно, уроды!» Вот так и подмывает подняться и крикнуть.
Сержант глянул на меня с прежним презрительным выражением в глазах, ироничная улыбка проступила даже сквозь исковерканное страхом лицо:
— «Градами»? Молись, мужик, чтобы это действительно оказались «грады», а не «ураганы», или еще чего-нибудь импортное, покрепче!
И тут наш многострадальный домик так от души тряхнуло, что я на мгновение оторвался от пола и всем своим распластанным телом поднялся в воздух, тупо глядя на стремительно удаляющиеся от моего лица доски. Мама! Мамочка! И пол тут же понесся обратно, мне навстречу. Удар! Едва успел подставить руки, иначе точно расплющил бы себе морду. Острой болью пронзило неудачно пришедшееся на какую-то выпуклую дрянь правое колено. А потом что-то угрожающе хрустнуло наверху, треснуло, разламываясь. Затылком я почувствовал воздушную волну, вызванную полетом вниз, прямо ко мне чего-то большого, мощного. «Потолок обвалился!» — пронеслась в голове паническая мысль. И следом за ней последовал тяжелый удар. Мама! Мамочка! Луиза! Кто-нибудь… Темнота надвинулась как-то разом, закружилась тяжелым мутным водоворотом, затягивая меня все дальше в черную воронку небытия. Крутнулись мимо тут же пропав из виду печальные материнские глаза с застывшими в углах прозрачными слезинками, бессильно мазнули по лицу, пытаясь вернуть, удержать, прохладные пальцы Луизы, и все пропало, слившись в единую непрозрачную круговерть. Луиза…
* * *
Перед тем как она впервые пришла ко мне в студию, ну это я так несколько претенциозно обзываю свою холостяцкую берлогу, я произвел там настоящий переворот. Перепуганные насмерть пауки, мирно обитавшие до того по углам и за мебелью, не иначе как решили, что настал конец света. Впрочем, для них, наверное, это так и выглядело. Представляете: живешь себе живешь в уютной паутине где-нибудь между дальним углом книжного шкафа и стеной, думаешь себе о вечном, лопаешь изредка залетающих сюда с дуру мух, и вдруг в один далеко не прекрасный день шкаф с утробным кряхтением отодвигают от стены, и вслед за хлынувшими потоками яркого дневного света в твой устоявшийся мирок врывается огромный веник, которым тычет в тебя тип с запаренным ошалелым лицом пожизненного лузера и неудачника, одним неловким движением снося и сметая в небытие плоды твоего многомесячного, а может и многолетнего труда. Чем вам не локальный Армагеддон?
