— Вы очень смелая женщина, — произнес я не отрываясь от работы и даже не глядя на Луизу.
— Почему Вы так решили? — в голосе ее вновь послышалось напряжение.
— Ну как же, — пояснил я, зачерняя край ее правого глаза на холсте. — Вот так запросто, пришли в дом к совершенно незнакомому мужчине…
— Я стараюсь верить людям, к тому же Вы вызываете доверие, — легонько повела она плечиками, и тут же быстро поправилась приняв прежнее положение.
— Мы кажется теперь на «ты», — поправил я ее.
— Извините, все время забываю, — она тихонько рассмеялась, все еще стараясь сохранять неподвижность.
— Можешь пошевелиться, если хочешь, основное я уже набросал, — разрешил я, старательно накладывая серые тени вокруг ее глаз. — Я имел в виду, что вообще такое поведение не характерно для молодой осетинской девушки. Я бывал в тех краях, правда давно… Но вряд ли с тех пор там что-то серьезно изменилось…
Она едва заметно вздрогнула, но встретила мой вопрошающий взгляд спокойно и прямо.
— Дело в том, что я не так уж и молода, — задумчиво проговорила она. — И уж точно не девушка.
— Не понял?
Я даже рисовать на миг перестал, остановился с замершей на полпути к холсту кистью, того и гляди краска капнет.
— Я вдова, — как-то жалко и вместе с тем с вызовом улыбнулась она уголком рта, и гордо вскинула голову, глядя мне прямо в лицо.
Вот оно что. Институт вдовства у осетин штука весьма своеобразная. Нет, конечно, вдову в прямую никто никогда не обвинит в смерти мужа, не уберегла, мол. Но где-то подсознательно это как бы все равно подразумевается, не явно, но очень ощутимо. Овдовевших женщин сторонятся, относятся к ним с недоверием и подозрительностью. Очень редкий случай, когда вдове удается выйти замуж повторно. Говорят в старину бытовал обычай брать в жены овдовевших супруг близких родственников, чтобы женщина, потерявшая мужа, не уходила из семьи, не лишала родню ценного работника к которому уже все привыкли. Но сегодня этот обычай практически повсеместно канул в Лету, может и есть где-нибудь в неприступной горной крепи дальние уединенные аулы, где его до сих пор придерживаются, но я о таком не слышал. Вот чем объясняется ее показная раскованность, не свойственная осетинским женщинам смелость. Она просто давно поставила на себе и своей дальнейшей жизни жирный крест. Все, больше терять нечего. Я сочувственно глянул на сидящую передо мной девушку, она ответила мне гордым вызывающим взглядом, будто говорившим: «Да, я такая, и ничего тут теперь не поделаешь. Либо принимай такой, либо давай разойдемся пока не поздно, я не навязываюсь!»
— Извини, — я действительно сожалел о том, что неуклюже затронул наверняка болезненную для нее тему.
— Ничего. Это случилось четыре года назад. Уже отболело, — тем не менее она опустила голову, пряча от меня лицо и кажется украдкой смахнула набежавшую на глаза непрошенную слезинку, делая вид, что просто поправляет непокорный сбившийся локон.
— Четыре года назад? Сколько же тебе было лет, когда ты вышла замуж? — вопрос был откровенно бестактным, но я просто не мог удержаться, уж слишком молодо она выглядела сейчас.
Честно говоря, я даже не ожидал что она мне ответит, реально сморозил глупость и теперь уже горько раскаивался за свою невыдержанность.
— Шестнадцать, — тем не мене тихо сказала она, так и не подняв на меня глаз. — У нас очень рано взрослеют.
Да, это тоже мне было известно, шестнадцать-семнадцать лет вполне нормальный возраст для осетинской невесты. Уж не знаю почему, виноват ли в том чистый горный воздух, льющаяся с вековых ледников вода горных рек, или еще какие-то неизвестные современной науке природные факторы, но горянки очень рано созревают, набирают округлые женские формы, из угловатых неуклюжих подростков превращаются в стройных, прекрасных, как распустившиеся полевые цветы девушек. Правда, и отцветают они, как правило, так же быстро: грузнеют бедра, тяжелеет походка, грубеют от постоянной работы по дому руки, пробиваются над верхней губой жесткие черные волоски почти мужских усов. Потому и приходится местным женихам ловить момент, брать девушку в жены пораньше, пока бутон еще не распустился, не раскрылся во всей свой прелести. К тому же и веками сложившемуся горскому менталитету это весьма соответствует. Муж должен быть в полном смысле этого слова главой семьи. На нем и заработок денег, и защита, и решение всех внешних вопросов… Он спокоен, мудр и всегда во всем прав… А жена, она почти что вещь, нужная для заботы о нем, любимом, и украшения дома. Молоденькая, резвая веселушка с ветром в голове, но хорошая работящая хозяйка, бесспорно признающая главенство более умного и опытного в житейских делах мужа. Да, шестнадцать лет, это вполне нормально, ничего удивительного. Вот только если сейчас ей на вид не больше двадцати, а овдовела она четыре года назад, то скажите мне, сколько же она прожила в браке?
— Он погиб через неделю после нашей свадьбы, — тихо говорит она пристально глядя в пол, словно там, среди вытертого, растрескавшегося вдоль стыков линолеума можно прочесть ответ на вопрос почему так произошло, почему так тяжела оказалась ее и без того не легкая бабья доля.
Я молчу, мне нечего ей сказать, так и не донесенная до холста кисть с застывающей каплей краски, неподвижно висит в воздухе. Я смотрю на Луизу, а она продолжает говорить, тихо, медленно, будто сама с собой. Словно она здесь одна, словно меня и нет в комнате…
— Я почти не знала его. О свадьбе договаривались родители, у нас так принято… Он был старше на целых четыре года. Тогда я думала, что это очень-очень много, он казался мне таким взрослым… А сейчас я старше его… Мне уже двадцать один, а ему так и останется двадцать… Навсегда…
Она вскидывает на меня свои ореховые глаза, смотрит в упор, но на дне их нет больше привычных веселых искорок, там пустота. Ее глаза спокойные, сухие, мертвые…
— Он служил в роте горного спецназа. Ему только неделю дали на свадьбу. Видишь, у всех медовый месяц, а у меня была лишь неделя. А потом он ушел на дежурство, на пост в горах. Рядом с селом Тлиакан… Там очень важные горы, с них виден весь город и объездная дорога, можно прицельно стрелять куда хочешь. Поэтому там постоянно дежурили ребята из горного спецназа. В тот день наступила его очередь. Я готовила ему еду и собирала в дорогу вещи. Он шутил и смеялся, говорил чтобы я вела себя хорошо и ждала его… Через три дня он должен был вернуться. Всего-то три дня… Это так мало… Его привезли уже на следующий день, к вечеру…
— Не рассказывай, не надо. Тебе плохо от этого, я же вижу, — попытался я остановить ее, не дать полностью уйти в те события четырехлетней давности.
Она оборвала меня коротким взмахом руки, и снова заговорила, все так же спокойно и ровно, безжизненно:
— В то утро грузины атаковали их позиции. Они не объявляли нам войну, не предупреждали, что хотят напасть. Просто рано утром по горам вдруг ударила их артиллерии и пошел в атаку спецназ МВД. Высоту где был мой муж защищали всего лишь пять человек, а наступало на них несколько сотен, поэтому расстреляв все патроны ребята начали отходить. Они рассказали мне потом, что мой муж был ранен в бедро и не мог сам идти. В дыму, посреди разрывов ребята потеряли его. Они возвращались несколько раз, искали его, звали… Но все было бесполезно. Грузины нашли его раньше. Раненый, без патронов, он не мог ничего сделать…
