Оглянувшись на все еще давящегося рыданиями Руслана, я нерешительно положил ему на плечо руку. Я не знал, что сказать, чем его утешить, как вернуть в нормальное состояние прошедшего войну тертого и битого жизнью мужика, рыдающего сейчас, как ребенок. Почувствовав прикосновение моей руки, Руслан дернул плечом, сбрасывая ее и с усилием отнял ладони от лица, обернувшись ко мне. Слез видно не было, глаза были сухие и лихорадочно блестели, температурным, горячечным блеском.
— Они ответят, — едва слышно шепнули спекшиеся, потрескавшиеся губы. — Они ответят за все!
Он вскочил на ноги и бросив мне через плечо:
— Пойдем! — быстрой, нервно подергивающейся походкой целеустремленно зашагал вперед.
— Постой! Куда ты? — мне стоило изрядных усилий его догнать.
В ответ на мой вопрос ополченец лишь мотнул вперед головой, продолжая шагать, как заведенный.
— Но так же нельзя, — пытался я его образумить. — Куда ты идешь? А вдруг там грузины? У нас патронов почти не осталось… Хоть об этом подумай!
Но он все шел и шел вперед, молча отмахиваясь от меня, как от зудящей у самого уха надоедливой мухи. Пришлось ухватить его за рукав и рывком развернуть к себе.
— Послушай меня, Руслан! Послушай! — уже почти умолял его я. — Надо остановиться и спокойно все обдумать. Решить, куда, в какую сторону идти. Где могут еще оставаться наши. Мы уже, кажется, весь город насквозь пробежали и нигде нет и следа ваших войск. Значит мы не там ищем, не могли же всех уничтожить. Надо просто подумать, где они сейчас. Где могли закрепиться? Понимаешь?
— Нечего думать, — отрезал он тусклым безжизненным голосом. — Нет никаких планов, нет единого командования, ничего больше нет… Есть грузины, и есть автомат… Это все! А больше ничего и не надо. Пойдем туда, где услышим стрельбу. Если стреляют, значит, там еще кто-то бьется и пара лишних стволов не помешает. Вот такой план!
— Но это безумие! — я попытался еще раз до него достучаться, вернуть из-под неподвижной маски отчаявшегося, готового умереть человека, прежнего, живого и деятельного Руслана, однако не преуспел.
— Если ты боишься, можешь со мной не ходить, — безразлично пожал он плечами, разворачиваясь ко мне спиной.
Больше я от него ничего не добился, он просто отстранял меня и снова шагал вперед, целеустремленно и тупо, словно заводная игрушка. Он так и будет идти, до тех пор, пока его не остановит грузинская пуля. А больше никто и ничто в этом мире не смогут сейчас его ни остановить, ни хотя бы отвлечь.
Перестрелку мы и впрямь скоро услышали, причем где-то совсем рядом, судя по звукам, чуть дальше от нас, на параллельной улице. Злобно тараторил, частил тяжелый пулемет, слышался вой танковой турбины и зубовный скрежет гусениц по асфальту. В ответ хлопали ставшие уже привычными звонкие одиночные выстрелы «калашей», да изредка рвали воздух гулкие разрывы ручных гранат. Штурмовых винтовок грузинской пехоты что-то не было слышно. Интересно, что бы это такое могло значить? Одиночный грузинский танк, оторвавшийся от пехотного прикрытия, или где-то его растерявший, напоролся на группу ополченцев? Так получается? Хотя, чего там гадать, сейчас все сами увидим.
Услышав близкую стрельбу, Руслан вскинулся всем телом и поудобнее перехватив автомат рванул в ту сторону. Несмотря на все пережитое, на задавленный стрессом рассудок, боевые навыки привитые войной похоже прочно сидели в нем на уровне подкорки. Ополченец не просто побежал на встречу доносившейся с параллельной улице стрельбе, он заскользил пригнувшись и изготовив к бою автомат, ловко перемещаясь вдоль стен уцелевших домов, словно бы перетекая от укрытия к укрытию. Я смотрел на него с легкой завистью, мне так двигаться, увы, не дано. Тоже, конечно, не пальцем деланный и за сегодняшний, только еще начинающий день уже успел многое пережить и многому научиться, а вот не дано. Тут даже пытаться бессмысленно, все равно, что беспородной дворовой шавке соревноваться в беге с элитной борзой, срам один и больше ничего. Однако, делать нечего, пристроившись в нескольких метрах сзади, я, как приклеенный следовал за ведущим в готовности, если будет необходимо прикрыть его огнем.
Уж не знаю, какое бы прикрытие я смог обеспечить случись чего, с одним-то единственным магазином, но слава богу пострелять в этот раз нам уже не пришлось. Все закончилось раньше, чем мы добрались к месту действия. Успели аккурат к последнему акту разыгравшейся на параллельной улице драмы.
Как уж угораздило этих танкистов потерять в горячке боя свое пехотное прикрытие, но танк, действительно, оказался один одинешенек. Сбитая удачным попаданием из гранатомета правая гусеница, размотавшаяся пыльными траками далеко вперед, и покореженная ведущая звездочка, напрочь лишили его подвижности, и теперь охромев, он лишь бестолково крутился на одной гусенице посреди улицы, огрызаясь из пулемета по мелькавшим тут и там в окнах домов, проемах подъездов и арках проходных дворов фигурам ополченцев. Те, понимая видимо, что добыча от них уже не уйдет, не спешили, обкладывая бронированного монстра со всех сторон, поддразнивая автоматным огнем и этим своим беспорядочным мельтешением, заставляя экипаж нервничать и бестолково расходовать боеприпасы.
В тот момент, когда мы осторожно высунули носы из-за прикрывающих нас развалин на улицу, как раз наступил закономерный финал. Зашедшие танку в тыл гранатометчики ополченцев синхронно ударили с нескольких точек, располагавшихся на вторых и третьих этажах окрестных домов, прямо по решеткам моторного отсека бронированного колосса. Почти в упор, сверху вниз, мечта, а не позиция. С душераздирающим воем несколько огненных мячей одновременно шарахнули в корму танка, заставив его вздыбиться, как норовистую лошадь, и тут же тяжело рухнуть проминая мощными катками асфальт. Корпус танка моментально окутался жирным с хлопьями черной копоти дымом, шибанул в нос едкий химический запах горелой изоляции. Торжествующе взревели засевшие вокруг ополченцы.
А потом железные крышки танковых люков с грохотом откинулись и наружу полезли фигуры в черных комбинезонах с шлемофонами на головах. Впрочем сбежать никто из танкистов так и не успел, так что зря они торопились, может даже было бы им лучше и вовсе не вылезать. Хлынувшие сплошным потоком буквально со всех сторон разномастно одетые ополченцы, захлестнули замерший танк мощной приливной волной. С руганью и воплями ярости трех танкистов цепляя за руки и за ноги стащили с брони. Там, куда они упали, толпа разом взбурлила возбужденными водоворотами, не было слышно ни одного выстрела, только деловитое натужное сипенье, звуки ударов, да жалобные вопли. Вопли впрочем, почти тут же прекратились, минута и людской поток отхлынул от танка, оставив на земле три изувеченных, в буквальном смысле растерзанных тела.
Полумрак подвала лишь слегка разгоняют горящие кое-где вдоль его стен керосиновые лампы. Черные струйки копоти рисуют на серых бетонных плитах причудливые вензеля. Прислоняюсь к холодной, чуть влажной стене спиной, откидываюсь на нее и с наслаждением закрываю глаза, только сейчас до меня доходит, что за последние двое суток я спал, дай бог часа три, никак не больше. Голова тяжелеет, проваливаясь в свинцовую дремоту. Пытаюсь с ней бороться, широко распяливаю глаза, трясу башкой, словно отгоняющий слепней мерин, пытаюсь прислушиваться к ведущимся вокруг разговорам. Мне надо дождаться возвращения Руслана, ополченец ушел разговаривать с командованием держащего здесь оборону отряда, там можно сказать сейчас решается дальнейшая наша судьба, а я тут того и гляди отключусь и буду спать, спать, спать… Нет, спать нельзя! Я и не буду, вот сейчас только на секунду закрою глаза, чтобы прекратилось это назойливой жжение в воспаленных, опухших веках… Всего на секунду, и все… Я не усну, я буду внимательно слушать, что происходит вокруг… Просто посижу с закрытыми глазами… Совсем чуть-чуть…
