Пришел в себя он уже в бункере. Все вокруг будто подернули туманной пленкой, размытые контуры, приглушенные звуки голосов, сосущая пустота в животе… Откуда-то выплывает оскаленное лицо Дениса… Нет это не оскал, это такая истерическая улыбка, когда губы сами собой разъезжаются до ушей и никакими усилиями не вернешь их в нормальное положение. В лицо тычется металлический ободок кружки, резко шибает в нос спиртом…
— Глотай, Аспирант. Первое дело от стресса. Глотай, ну!
Сил сопротивляться абсолютно нет, спирт пьется как вода, если не вдыхать его запах, то ни за что не уловить разницы. Но он все-таки умудряется поперхнуться, втянуть носом воздух и тут же, уронив кружку, бросается вон из бункера. Успел! Без сил упав на четвереньки Андрей мучительно выблевывает только что проглоченный спирт, желто-зеленую желчь и какую-то слизь, содрогаясь в конвульсиях и утробно рыча, от чего болезненно перехватывает раздавленное пальцами муслика горло. Из дверного проема вываливается, пошатываясь Мыкола, делает несколько нетвердых шагов, и вдруг повернувшись в сторону противника, начинает в голос орать:
— Что, пидоры, съели?! Всех раздолбаем! Всех! Кому мало, вали сюда! Всех уроем!
Он угрожающе размахивает кулаками, сыплет заведомо непонятными местным красочными матерными оборотами, распалившись, брызжет слюной. В конце концов, уже не зная, как еще выразить мусульманам обуревающие его чувства, разворачивается к ним спиной, нагибается и спускает штаны. С той стороны против обыкновения молчат, в ответ не доносится ни слова, ни выстрела.
Обессилено отвалившийся от наблеванной желчи, жадно хватающий ртом воздух Андрей с удивлением отмечает, что Мыкола материт противника на чистом русском языке, куда только подевался его демонстративный акцент и постоянно вставляемые в речь украинские словечки. "Все обман, — устало думает он. — Светловолосые и голубоглазые мусульмане, чьи дедушки и бабушки были сербами. Такими же, как те, которых они теперь убивают. Сербы, режущие мусульман и хорватов, хотя еще год назад и те и другие звали себя югославами. Притворяющийся украинцем Мыкола. Бред, сумасшествие… Ведь кровь у всех одинаково красная, я-то точно знаю это… Так почему? Зачем? Да будьте вы все прокляты с вашей национальной гордостью, тупыми амбициями и нетерпимостью…"
После столь впечатляющего рейда противника Андрею уже никогда бы не пришло в голову пренебрежительно отзываться о ведущихся здесь боевых действиях. Лишь случай уберег добровольцев от гибели, по всем прикидкам, они все четверо должны были в ту ночь погибнуть. Но судьба распорядилась иначе и трое из четверых все-таки выжили. Погиб лишь один. Мрачный и нелюдимый доброволец из Перми по прозвищу Косяк. Кличку свою он приобрел благодаря пристрастию к анаше, и она так прилипла к нему, что никто из дежуривших на положае, как ни напрягали память, так и не смогли вспомнить ни его имени, ни тем более фамилии. Ближе к обеду подкатил на грузовичке в сопровождении трех добровольцев, командир интервентного взвода. Высокий и прямой как палка одетый в безупречно чистый, выглаженный камуфляж капитан Воронцов Дмитрий Сергеевич собственной персоной. Зануда и педант, но вместе с тем человек просто исключительной храбрости и ума. Отдавший половину своей жизни служению в Советской Армии, из которой был выброшен практически без средств к существованию в связи с общим сокращением численности Вооруженных Сил. Ни правительственные награды, ни боевой опыт прошедшего Афган офицера не помогли, уж больно Воронцов оказался неудобен начальству, вовсю набивавшему карманы, распродавая по бросовым ценам военное имущество направо и налево, благо желающих прикупить чего-нибудь по дешевке у нищих защитников Родины было более чем достаточно. Помыкавшись на гражданке, Дмитрий Сергеевич быстро уяснил для себя, что для того чтобы как-то заработать себе на хлеб надо уметь что-то делать лучше, чем все остальные. Из всех доступных человеку умений Воронцов обладал в достаточной мере лишь одним — умением убивать себе подобных, потому не удивительно, что с выходом в отставку его вскоре закрутила череда малых войн, полыхнувших по окраинам бывшего Союза. Вскоре начавший карьеру вольного стрелка Дмитрий Сергеевич приобрел весьма специфическую репутацию в узком кругу профессиональных солдат удачи, так что вполне понятно, что, в конце концов, он оказался в охваченной пламенем гражданской войны бывшей республике Югославия в роли командира интервентного взвода четы Орича.
Сурово сжав губы в тонкую нитку, Воронцов выслушал сжатый доклад Мыколы об обстоятельствах ночного нападения, постоял, молча, сняв черный берет, над лежащим на плащ-палатке Косяком, хмуро катнул по щекам желваки и приказал сопровождавшим его добровольцам грузить труп мертвого товарища в кузов.
— А как же это, Дмытрыю Сергеевичу… — несмело заикнулся Мыкола. — Нам бы чэтвертого чоловика на бункер… У троем не сподручно буде…
— Сподручно буде! — зло передразнил его Воронцов. — Сами виноваты! Это надо же было так дрыхнуть, чтобы муслики на позиции оказались! Ничего, додежурите до конца недели втроем. Вы уже хорошо выспались, так что вам только на пользу пойдет, а то опухните вконец, если и дальше постольку хрючить станете. Сурки, мать вашу!
Возражать никто не решился, и командир еще что-то недовольное пробурчав на прощание, запрыгнул в кабину и дал отмашку водителю. Грузовик, натужно фыркнув глушителем, покатил прочь. А добровольцы остались понуро стоять возле бункера. Подспудно каждый ощущал в случившемся свою вину и то соображение, что он и сам вполне мог оказаться на месте невезучего Косяка, вовсе не согревало, наполняя душу смутной вроде бы беспричинной тревогой. Для Андрея это была первая в его жизни боевая потеря, но толи из-за того, что его с Косяком не связывали даже приятельские отношения, не говоря уже о дружеских, толи от того, что он и сам еще толком не отошел от пережитой недавно опасности, но ничего особенного он опять не почувствовал. Ни особой жалости, ни горечи утраты, одна лишь тупая усталость.
Окрестности Доньи Вакуфа. Акция
Входная дверь распахнулась как раз в тот момент, когда очередная бутылка ракии завершала свое земное существование, изливаясь последними каплями в составленные в центре стола стаканы. По комнате густыми клубами плыл едкий табачный дым, но рассевшиеся вокруг устрашающих размеров стола добровольцы этого уже не замечали. Пьянка достигла той замечательной стадии, когда общий разговор уже однозначно не клеится и все присутствующие говорят одновременно о совершенно разных вещах вовсе не заботясь о том, слышит их кто-нибудь или нет. Через порог в сопровождении двух подтянутых охранников шагнул Воронцов, одним цепким взглядом обвел помещение, оценивая ситуацию. Его появления практически никто не заметил, лишь сидевший ближе всех ко входу Боцман с трудом сфокусировав взгляд приветствовал командира сакраментальной фразой, пародируя Булгаковского Шарикова:
— Профессор, етить твою мать! Заходи!
Воронцов коротко кивнул ему и так никем больше и не замеченный прошел на середину комнаты к столу. Его охранники быстро и как-то особенно ловко рассредоточились по помещению, занимая позиции в углах, так чтобы держать под прицелом всю компанию и в случае необходимости немедленно открыть перекрестный огонь с разных сторон, не боясь зацепить друг друга. С точки зрения Андрея эта демонстрация была уже перебором, все-таки Воронцов прибыл не на переговоры с врагом, а к своим же подчиненным, но высказывать свое мнение по этому поводу он не стал, мало ли какие тут правила, он все же в отряде без году неделя, так что иногда умнее промолчать, тем более, что очередной стакан с ракией уже оказался у него в руках, а мощная лапа сидевшего рядом Мыколы легла на плечо.
