— Ранен?
Андрей лишь слабо мотнул головой в ответ, все еще нажимая по инерции на спусковой крючок опустошенного автомата. Серб удовлетворенно кивнул и, подскочив к повороту траншеи, прострочил ход сообщения длинной очередью. А потом все закончилось. Больше не рвались вокруг гранаты, не свистели в бессильной злобе пули. Где-то далеко за спиной продолжали звонко хлопать выстрелы танковых пушек, с воем проносились над головой мины, но в непосредственной близости от двух добровольцев бой будто остановился, разом выдохнувшись. Андрей, подтянувшись на руках, выглянул из траншеи. Никого рядом не оказалось, ни своих, ни мусульман. Видимо, понеся потери, штурмовая группа противника откатилась назад. Воронцов с добровольцами тоже куда-то подевался.
— Ну и что теперь? — риторически спросил серба Андрей.
Тот лишь недоуменно пожал плечами.
— А где ваша группа?
— Шакалы, — зло выдохнул Ацо. — Струсили, побоялись идти в атаку. Ваш командир им грозил, уговаривал, даже пинал их ногами, но они так никуда и не пошли.
— Выходит, здесь кроме нас никого нет? — пораженно спросил его Андрей.
Серб согласно кивнул.
— Но мы вдесятером никак не сможем удержать эту траншею! Какой вдесятером?! Где они эти десять?! Может, уже давно убиты или ранены!
Серб снова кивнул, соглашаясь.
— Бред! Безумие какое-то! Чего ты мне киваешь?! Ты хоть понимаешь, что мы остались вдвоем в чужой траншее и с минуты на минуту здесь будут муслики, а у нас на этот раз даже гранат нет!
— Исто, — важно согласился серб.
— Что "исто"?! Что "исто"?! Чурка нерусская! Валить надо отсюда, пока не зажали! Валить!
Андрей принялся лихорадочно карабкаться из траншеи, цепляясь руками за укрепленный досками бруствер. Он вдруг с необычайной ясностью представил себе, как вот именно сейчас одним броском мусульманская штурмовая группа прорывается к их укрытию и окружает их двоих преданных и брошенных здесь на смерть. Он как наяву увидел злорадно скалящиеся бородатые лица, блеск остро отточенных кинжалов и черные провалы автоматных стволов, и аж взвыл от подступившего комком к горлу ужаса. Зараженный его состоянием серб возился рядом, что-то бормоча на своем языке, похоже проклиная своих трусливых товарищей. Наконец они оказались на бруствере и охваченные паникой в рост рванули бегом к сербским позициям, такой бросок под огнем был, конечно, сродни самоубийству, но оба уже не могли об этом думать, все мысли смыло нарастающей волной смертельного страха. Сотню метров до сербских позиций они преодолели с рекордной скоростью. И как не редко бывает Бог хранил дураков — выстрелы защелкали им вслед лишь на последних шагах, давая понять, что мусульмане все же вернули обратно траншею, из которой час назад были выбиты. С сербских позиций поверх голов добровольцев ударил пулемет, но муслики, не обращая на него внимания, продолжали садить им вслед из всех стволов. Стрельба лишь подхлестнула бегущих, придав им дополнительных сил. Одна из пуль все же царапнула серба в ногу чуть выше колена, но только сыграла роль шпоры, заставив его одним гигантским прыжком преодолеть оставшееся до передового окопа расстояние. Через секунду следом за ним съехал по брустверу и Андрей, сразу попав в по-медвежьи крепкие объятия Дяди Федора.
— А! Жив, курилка! — радостно ревел сибиряк, тиская аспиранта так, что трещали ребра. — А мы уж тебя похоронили! Командир Дениску раненого на себе вытащил. Сказал, кричал вам, чтобы отходили, но вы с мусликами слишком плотно сцепились.
— Да… — едва переведя дыхание, согласился Андрей. — Еле выскочили. Минутой позже и они бы нас не выпустили.
Он ищуще осмотрелся по сторонам и, не обнаружив тех, кого искал, резко развернулся на каблуках и широко зашагал назад по извилистой мелкой траншее. Пули запели над головой, но он даже не подумал пригибаться, после только что пережитого опасность казалась вовсе несущественной. Андрей изрядно удивился бы, если какая-то из завывавших шершнями пуль его сейчас вдруг задела бы. Смертельный страх только что владевший всем его существом улетучился, уступая место звенящей холодной ярости, она будто поднимавшееся на дрожжах тесто распирала его нутро, от ее неистового напора уже трещали готовые в любой момент с треском лопнуть ребра, ей требовался немедленный выход. И он точно знал, на чью голову эта бушующая внутри злоба должна быть вылита.
Сербских добровольцев Андрей нашел в траншее основной линии, они что-то оживленно обсуждали, но при его появлении разом замолчали, виновато опуская взгляды, расступаясь чтобы дать ему дорогу. Аспиранту особенно бросилась в глаза их чистая не перемазанная пылью и грязью, как его собственная, форма, гладкие не разодранные проволокой, не посеченные отколотой пулями острой каменной крошкой лица… Отчего-то этот контраст вызвал просто сумасшедший прилив безотчетной ненависти, полностью затопившей мозг. Он уже не думал о последствиях, не искал правых и виноватых, не соразмерял сил… Он просто сжал кулак и с размаху ударил в ближайшее лицо, угодливо растягивающее губы, прячущее бегающие глаза. Ударил изо всех сил, так что кровь брызнула из-под занывших болью костяшек, а сам серб, закрывшись ладонями, согнулся. Больше не глядя на него, Андрей подскочил к следующему и залепил ему оглушительную плюху, хрипя что-то страшное и матерное, сам не слыша своего голоса за гудением пульсирующей в висках крови, сдернул автоматный предохранитель и полоснул короткой очередью под ноги, рванувшимся было к нему четникам. Те с похвальной резвостью отскочили назад, стараясь укрыться за спинами друг друга и не помышляя больше о том, чтобы скрутить спятившего добровольца.
— Всех положу, суки! Бросили, бляди! — в голос выл аспирант, выплескивая ярость и боль, страх и ненависть, понимая уже, что перегорел, что уже никого не убьет, как хотел в начале, что в душе вместо бушевавшего только что огня остается лишь черная пустота.
Понимал, но все равно не мог еще остановиться, и все тянулся автоматным стволом к бледным, пятившимся от него по траншее сербам. До тех пор, пока протолкавшись откуда-то из задних рядов, навстречу ему не шагнула легкая девичья фигурка в линялом вытертом камуфляже. Стянутые в косичку на затылке светлые волосы практически не видны были из-под черного берета, а вот глубокие серые глаза смотрели все так же внимательно и чуть иронично.
— Ты? — он поперхнулся очередным матерным воплем.
— Я, — просто ответила Милица, подошла к нему, отвела в сторону нацеленный ей в грудь автоматный ствол и, с небрежным изяществом взяв совершенно обалдевшего аспиранта под руку, тихо шепнула ему на ухо: — Пойдем отсюда. Они того не стоят. Пойдем.
И схлынуло, будто рукой сняло наваждение, ему даже стало немного стыдно за устроенный здесь концерт. Поэтому когда Милица твердо и уверенно потянула его за собой, он и не подумал сопротивляться, покорно двинувшись за ней следом. Четники, что-то бурча в спину, поспешно расступались перед ними, уступая дорогу. Девушка с истинно королевским достоинством не обратила на их многозначительные перешептывания никакого внимания, шла, высоко подняв голову и крепко прижимаясь к плечу Андрея, будто и не было сказано тех резких несправедливых слов во дворе усадьбы, и между ними не пробежала черная кошка горя и непонимания. А у Андрея от близости ее тела, от запаха вербены, от лучащихся серых глаз просто кругом шла голова и сейчас ему не надо было иного счастья, как только идти с нею рядом, дальше за горизонт, до самой звездной бесконечности.
