— Ты будешь послушным мальчиком? — спросила она, садясь в кресло напротив и закинув ногу на ногу. — Я не хочу, чтобы наутро вся кожа была в синякак и царапинах. Ты же не будешь вести себя, как пьяный медведь?
— Разве я пьяный? — хрипло спросил он, не узнавая своего голоса.
— Джек сказал, что ты приехал навестить своего друга, который сидит в тюрьме. Это правда?
— Да. Но поговорим об этом после.
— Мой сладкий, говорить надо не после, а до. Расскажи мне о себе. Что такого натворил твой приятель?
— Ничего. Его схватили по ошибке. Я хочу его вытащить. Берта… Это немецкое имя. Ты немка?
— Дурачок. Это не имя, а кличка. Меня зовут Мелани, Мелли. Как тебе больше нравится?
— Милли.
— Хорошо, называй меня Милли. Если ты хочешь вытащить друга из тюрьмы, надо идти к судье. Он милый старик, но иногда бывает ужасно вредным. Представляешь, он хотел закрыть наше заведение. Хорошо, что Мартин вступился. А то бы мы с тобой никогда не встретились.
Она двумя руками подняла кверху свои длинные черные волосы.
— Как я хочу сделать высокую прическу, чтобы шея была открыта. У меня красивая шея?
— Бесподобная.
— Вот, отлично, ты уже начал говорить комплименты. Что еще у меня красивого?
Волосы снова упали на ее плечи. Она перекинула ногу через подлокотник, и Гончар опять уставился на панталоны. Сквозь тонкое полотно темнел лобок.
— У тебя красивые ноги.
— Не слишком красивые. Бюст лучше.
Она приспустила блузку, чтобы он смог убедиться в этом.
— Знаешь, Стивен, там, в карете, ты меня очень напугал. Я терпеть не могу, когда меня хватают за грудь. Но у тебя такие нежные пальцы… Даже не ожидала, что у мужчины могут быть такие. Или мне это показалось?
— Хочешь проверить? Иди сюда.
Она перепорхнула к нему на колени, по пути избавившись от блузки.
— Как ты это делал? Да, вот так. — Она закрыла глаза. — А если судья не отпустит твоего друга, что тогда?
— Отпустит. — Он усадил ее поудобнее и поймал губами коричневый шарик соска.
— Ох, что ты делаешь? Разве… Что ты делаешь? Зачем?
— Тебе приятно?
— Ну да, только… Разве мужчины так делают?
— Разве нет?
— Не знаю… Ты как ребенок… Нет, продолжай. Ты очень странный, Стивен, очень. Я сразу поняла, что ты издалека. Ох, не надо так, я больше не могу… Скорее, скорее…
Его не надо было торопить, потому что он и сам уже не мог терпеть эту сладкую муку. Они повалились на ковер, не дотянув до постели каких-то двух шагов.
В ее комнате было то же вино, что они пили в ресторане, но теперь оно не усыпляло, а придавало новые силы. Зарываясь пылающим лицом в черные гладкие волосы, Степан шептал: "Милли, Милли". И была ночь, и было утро, и снова ночь, и он просыпался только для того, чтобы поесть холодного мяса, выпить вина и снова наброситься на свежее упругое тело, то податливое и безвольное, то непокорное и настойчивое.
Среди ночи его разбудил какой-то знакомый звук. Степан приподнялся в постели. Что это было?
В коридоре слышались удаляющиеся шаги.
— А, что? — сонно спросила Берта.
— Ты ничего не слышала?
— Нет. Спи, мой сладкий.
Так что это было? Он подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Кто-то спускался по лестнице. И вот этот звук раздался снова. Гитара. Кто-то нес гитару и настраивал ее на ходу.
Снизу послышались голоса и смех.
— А вот и Томми!
— Тише вы, черти! Будете шуметь — разгоню всех к чертовой матери.
— Не заводись, Мушкет. Томми, давай ту, про машиниста!
— Нет, пусть споет "Дикую Розу"!
Степан живо натянул брюки и сорочку. Осторожно ступая по ковровой дорожке, он вышел на лестницу и остановился, скрываясь за портьерами. Внизу несколько мужчин и женщин собрались вокруг дивана, на котором важно восседали его недавние попутчики — налетчик Мушкет и рядовой Хопкинс. Впрочем, никто бы не узнал вчерашнего дезертира в этом щеголе с гитарой. Синий пиджак с золотыми пуговицами, алая жилетка, белые брюки — и где только они раздобыли свои наряды? "Парни не теряли время даром", — подумал Гончар.
Налетчик, в полосатом костюме и белых штиблетах, поднял над головой руку с длинной сигарой:
— Леди и джентльмены, попрошу всех заткнуться. Что-то я не заметил, чтобы на входе продавались билеты на концерт. Поэтому Томми будет петь то, что сам захочет. А он хочет спеть "Одинокий дом". Верно, братишка?
— Верно, братишка, — словно эхо отозвался Томми, устраивая гитару на колене.
Его пальцы пробежались по струнам, и первый гулкий аккорд наполнил тишину ночи.
— Ухожу я, мама, забудь обо мне… — неожиданно низким голосом пропел Томми.
Гончар застыл, вцепившись в перила лестницы. Он вспомнил, как покидал Эшфорд. Тогда у него за спиной звучала эта песня. С тех пор, кажется, миновали годы. А ведь это было всего лишь прошлым летом.
Сзади скрипнула половица, и Берта прижалась к его спине.
— Слушаешь? Бросил меня и убежал слушать песенки? Негодный.
Он отступил в коридор, развернул девчонку и шлепнул пониже спины:
— Марш в постель. Нет, постой. Где Джек?
— Откуда мне знать? Наверно, ушел к себе в отель.
— Мне надо срочно его найти.
— Ты знаешь, который час? Скоро полночь. — Она потянула его за руку. — Спать, милый, спать. Давай отложим поиски Джека на утро.
Он вернулся в ее номер, но оставил дверь приоткрытой и до глубокой ночи слушал негромкую гитару и хрипловатый голос. К утру гости разошлись по номерам, и Томми прошел по коридору. Он был не один — Гончар услышал шуршание платья и сдавленный женский смех.
"Вот так соседи, — подумал Степан. — Кажется, Мушкет нашел в Ледвилле надежных парней, на которых так рассчитывал. А я вот пока никого не нашел. Ни Майвиса, ни Милли. Я ничего не нашел, только потерял время".
34. ПРОПОВЕДЬ НА ЭШАФОТЕ
— Джек ждет тебя внизу, — сказала Берта. — Говорит, если ты можешь ходить, то спустись. А если не можешь, то черт с тобой.
— Он так и сказал? Довольно странно слышать это от священника.
— Вот такой он священник. А что? Мы его любим как раз за это. За то, что он такой же, как мы. Так ты идешь?
— Да, конечно, только умоюсь. А ты?
— Я еще поваляюсь. Не могу вставать в такую рань.
Она скинула халат и снова забралась в постель. Степан погладил ее по щеке, но Берта отвернулась и спряталась под одеяло.
