Они уехали, и Орлов остался в лагере. Ему было чем заняться. Он связывал динамитные патроны, составляя заряды. У него не было ни капсюлей, ни бикфордова шнура, и пришлось поломать голову, выдумывая, как взорвать динамит. Он верил, что любая запертая дверь имеет свой ключ под ковриком. И если судьба подбросила ему несколько ящиков динамита, она просто обязана где-то поблизости расположить и средства подрыва. Так и вышло. Он вспомнил про ящики с револьверами и живо смастерил громоздкое, но действенное взрывное устройство.
К трем динамитным цилиндрам он привязал револьвер так, что дуло упиралось в дно одного из них, сдвинутого вперед. Между взведенным курком и барабаном Орлов вставил огарок свечи. Оставалось только поджечь фитиль, спустить курок и отойти на безопасное расстояние. Свеча прогорит, револьвер выстрелит, пуля ударит в динамит, и тот взорвется.
Должен взорваться.
Он потратил несколько свечей, высчитывая время горения. Обнаружилось, что у каждого револьвера свой характер. Одни срабатывали раньше, другие позже. По счастью, у Орлова был богатый выбор — целый ящик армейских «мервинов» 1876 года выпуска.
Готовить взрывчатку к делу было приятно. Еще приятнее было возиться со стрелами. Он заварил немного мучного клея еще с утра и теперь смешал его с порохом — клея поменьше, пороха побольше. Сняв наконечник со стрелы, он обмакнул конец древка в клей и отложил стрелу, давая ей подсохнуть. Разжевав полоску коры, он размазал ее по сухой части древка и густо посыпал порохом, втирая его. Снова обмакнул конец, и снова принялся жевать кору. Стрела будет покрыта горючей коркой до самого оперения. Она вспыхнет и будет гореть в полете, и ее пламя станет только жарче, когда стрела попадет в цель. Кора была горькой на вкус, но Орлов жевал ее с наслаждением. Сейчас он понимал чувства Кливленда, когда тот собирался поджечь нефтехранилище. И понимал, какого удовольствия чуть было не лишился индеец.
Месть должна быть яркой.
Она и будет яркой.
* * *
Международная Лига Анархистов вынесла приговор компании «Стандард Ойл» как наиболее омерзительному представителю семейства монополистических хищников.
Отныне любое здание, запятнанное эмблемой компании, может взлететь на воздух.
Любой поезд, перевозящий продукцию компании, может быть пущен под откос.
Любой танкер под флагом компании может пойти на дно.
Мы, Непримиримые Анархисты, объявляем смертный приговор компании, но не людям. Нам не нужны жертвы. Но если, несмотря на наше предупреждение, кто-то пострадает, вся ответственность ляжет на компанию «Стандард Ойл».
Орлов сложил листок и возвратил его Вере.
— Здания, поезда, танкеры… Ты забыла про нефтепроводы.
— Я не забыла, — ответила она, разрывая листок и бросая клочки бумаги в костер. — Просто это слово звучит как-то слишком прозаично. Оно лишает наш манифест патетики. Кроме того, я не хотела осложнять нам работу. Пусть они усиливают охрану портов, заводов, железных дорог. А мы ударим там, где нас не ждут.
— Это неспортивно, — укоризненно произнес Орлов. — Сразу видно, что среди террористов нет англичан.
— Милый, ты плохо знаешь историю! Самым первым терактом была попытка подрыва именно британского парламента.
— Ну, тебе лучше знать. В какие газеты ты разослала сей манифест?
— Только в те, которые первыми напечатали сообщения о нашей смерти.
Джошуа Кливленд сердито обернулся к ним, оторвавшись от чистки револьвера:
— Сколько раз вам говорить! Не упоминайте это слово, «наша смерть»! Не называй себя мертвецом, и проживешь немного дольше.
Капитан Орлов разгладил песок перед собой и принялся чертить ножом схему нефтепроводной сети.
— Итак, что мы имеем? Вот четыре насосные станции, одна из них — узловая. Между этими двадцать две мили, здесь — десять миль.
— Почему такая разница? — спросила Вера.
— Уклон. Труба идет в гору, мощности насоса не хватает, чтобы компенсировать перепад высот. Вот здесь, на этой станции, имеются резервуары. На остальных нефть поступает прямотоком из трубы в насос и оттуда в следующую трубу. Я предлагаю ударить здесь и здесь. — Он зачеркнул ножом два квадратика, означающие станции. — Две диверсии в течение одной ночи заставят думать, что действовали две самостоятельные группы. Мы используем короткий отрезок. Взрываем верхнюю станцию, скатываемся вниз и уничтожаем следующую. Отсюда вдоль старого русла выходим на солончаки и скрываемся в горах. День проводим в пещерах. Ночью — возвращение в лагерь. Какие будут соображения?
— Насколько я понимаю в геометрии, расстояние от второй станции до гор составляет примерно двадцать миль, — сказала Вера. — Если, конечно, чертеж выполнен в масштабе.
— Масштаб тут не идеальный, — признался Орлов. — Двадцать не двадцать, а за ночь должны пройти.
— На свежих лошадях дойдем, — сказал Джошуа Кливленд. — Ты красиво рисуешь, Пол. Но позволь мне испортить твой рисунок.
Кончиком ножа он провел еще одну дугу — от первой станции до волнистых линий, означающих границу солончаков.
— Один из нас со сменными лошадьми после первого взрыва отправится вот сюда. Этот путь короче, верно? Одна сторона треугольника всегда короче, чем две другие, вместе взятые, так? Словом, один из нас с лошадьми прибудет вот сюда, под стены старого монастыря, и будет ждать. Двое других взорвут вторую станцию и двинутся не вдоль русла, а по дороге через поселок. За поселком высокий холм, с него будет виден монастырь. Его хорошо видно днем. Но мы с тобой, Пол, разглядим его и ночью, если Вера сумеет разжечь костер под его стенами.
— Прекрасная идея, — сказала Вера. — После взрыва в поселке начнется суматоха, многие выскочат на улицу. Как ты собираешься незамеченным проехать мимо десятка свидетелей?
— Команчи умеют становиться невидимыми, — гордо ответил вождь.
— Твое искусство еще пригодится нам. Но сейчас не нужны невидимки. Через поселок проедем мы с Полом. Пусть они видят нас. Пусть запомнят. Пусть потом опишут в показаниях. И тогда Хелмс и Мэнсфилд будут знать, что с ними ведут войну не команчи, не невидимки, а непримиримые анархисты.
— К тому же, брат, ты лучше справишься со своими лошадьми, — добавил Орлов. — Не говоря уж о том, какой отличный костер у тебя получится.
— Вот так всегда и бывает, — горько заметил Джошуа Кливленд. — С белыми невозможно договориться. Каждое твое слово оказывается направленным против тебя же самого. С белыми невозможно договориться.
— Не забывай, брат, — сказал ему капитан Орлов. — Мы не белые. Мы русские.
* * *
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». За время службы в Генштабе Орлов слышал эту присказку, наверно, тысячу раз. Ею неизменно заканчивалось каждое совещание, где разрабатывался очередной план. Тщательно выверенные документы, где каждое слово и каждая цифра согласовывались, а потом еще и утверждались — все эти документы оставались всего-навсего благими пожеланиями, а вовсе не законами, каковые неукоснительно исполнялись бы на практике. Жизнь, словно издеваясь, вносила свои поправки в любой план. И Орлов всегда оставался готовым к любым переменам.
