— Мне следовало их повесить на Аллен-стрит? Всех четверых? — устало осведомился Илья. — Такие детали контракта надо было оговаривать заранее.
— Вот теперь ты начинаешь говорить лишнее, — засмеялся Салливан. — Выпей еще, мне интересно будет послушать.
— Если позволите, сэр, я выпью в другом месте.
— Хочешь побыть один? Понимаю. Не стану навязываться в компанию. Но имей в виду, Билли — завтра у нас будет серьезный разговор об этом «левом товаре».
Да, он хотел побыть один. Да только как это сделаешь в Нью-Йорке? Даже если запереться в комнате, городской шум все равно ворвется к тебе через закрытые окна, а с шумом придут и мысли, и картинки начнут кружиться перед закрытыми глазами, и ты все равно останешься частицей толпы, которая не засыпает, не умолкает и не останавливается ни на миг.
Он шел по Хестер-стрит, заглядывая в каждый бар, чтобы сделать глоток виски, и держал курс на «Арсенал». Почему именно туда? Наверно потому, что не был там уже лет пять. Ну да, с тех самых пор, как стал Черным Испанцем. Настоящим, а не тем мальчишкой, которому дали кличку боязливые иммигранты из турецких кварталов.
Года два назад он снова побывал там, возле рынка «Вашингтон». Теперь вместо Роя Сильвера здесь заправлял Пол Келли. «А Сильвер погиб, — вспомнил Илья. — Пал на поле брани. Не устоял в битве с Джонни Французом. Лучше бы они пали оба. Но так не бывает. Кто-то должен остаться в победителях. И ждать, когда и его прикончат. Когда-нибудь прикончат и меня». Да, он побывал в Вест-Сайде, чтобы потолковать с Полом Келли. Ни о чем не договорились, но и врагами не стали. Они сидели в небольшом ресторанчике, одни, без посторонних, и без охраны. И в конце вечера к ним подошел хозяин, старый армянин. Ничего не говоря, он положил на стол перед Ильей диковинный предмет — какой-то старинный нож с бронзовой рукоятью и клинком вроде бы из темно-серого стекла с красным отливом. «Это с моей родины, — сказал он. — По-вашему называется обсидиан. Самый острый нож на свете. Он должен принадлежать самому лучшему воину. Мы уже не воины. Пусть он останется у тебя, Черный Испанец».
Ножик был и вправду острее бритвы. «Куда он делся? Валяется, наверно, среди старых шмоток. Или потерялся где-нибудь по пьянке», — подумал Илья, уже подходя к «Арсеналу». «И правильно. Какой из меня теперь воин? Я теперь военачальник. Щелкнул пальцами — и армия побежала умирать. Красота».
— Эй, мистер, это не вы уронили бумажник?
Он остановился, едва не наступив на вертлявого пацана перед собой. Тот размахивал толстым кошельком.
— Не вы уронили?
— Шел бы ты спать, — сказал ему Илья. — А завтра с утра можешь ловить простаков на свою дурацкую удочку. Ну, что вылупился? Сейчас начнешь просить у меня десятку, и тогда вернешь бумажник. А там одна бумага, да?
— Мистер, что вы такое говорите! — заверещал малец, продолжая трясти кошельком перед Ильей. — Вы посмотрите, тут полно денег!
Илья увидел на мостовой мелькнувшую тень. Кто-то приближался к нему сзади. «Черт, да меня, кажется, грабят!» — весело подумал он.
Отступив к стене, он развернулся в тот самый момент, когда грабитель взмахнул трубой. Резко нырнул вперед и боднул головой в лицо. Труба упала и зазвенела, прокатившись по булыжникам. Илья заломил руку и пнул бродягу под зад:
— Иди поучись хорошим манерам, сопляк!
Однако нападавших было гораздо больше, чем ему показалось сначала. Кто-то повис у него на спине, вцепившись в волосы, а еще двое выбежали из подворотни, размахивая палками.
Илья повалился на мостовую, стряхивая с себя тщедушного врага, и лежа, подсечкой, сбил подбежавших. Вскочил, подхватив трофейную трубу, и закричал:
— Шли бы вы спать, пацаны! Поубиваю всех к чертовой матери!
И сам испугался: «А вдруг уйдут?»
* * *
Он не помнил, как оказался здесь. Как сидел с инспектором в кабинете — помнил. Как пил в баре виски, не разбавляя — помнил. Какие-то знакомые… Кажется, еще и дрался с кем-то…
Ощупав лицо, наткнулся на распухшие губы.
— Больно? — спросила девчонка, лежавшая рядом с ним на полу, в куче тряпья. — Тебе вчера досталось. Но и ты им навалял, будь здоров.
Он выгнулся, подтягивая спущенные до колен брюки. Затянул пояс и встал, осматриваясь.
На ящике светила керосиновая лампа. В комнатке не было ни окон, ни дверей. Сквозь прорехи в рыхлой штукатурке проглядывала кирпичная кладка. От середины стены до пола висела холщовая занавеска, и девчонка на четвереньках юркнула под нее. И тут же вернулась, с кувшином и горбушкой.
— У меня тут хорошо, тихо, — сказала она, протягивая ему молоко и хлеб. — Принимай, кого хочешь, никто не мешает.
Илья сел на пол, рядом с ней.
— Какое вкусное молоко, — сказал он, вытирая губы. — Я и забыл, что оно может быть таким вкусным.
— Я твоими деньгами расплатилась, — деловито сказала она. — И фараону доллар отдала из твоих. А то бы уволок обоих в кутузку. Но все остальное в целости-сохранности.
Девчонка сунула пальцы в щель под стеной и выудила оттуда его бумажник.
— Вот, держи. Другая бы схватила и смылась. А я так не могу. Уж больно мне жалко тебя стало. — Она взвесила бумажник на ладони и кинула ему. — Да и дела-то у меня сейчас хорошо идут. Попала на уловистое место. Теперь главное чтоб не согнали. Ну, я фараону заплатила, а швейцар там стоит на входе — козел. Все докапывается. Завидно ему, что ли?
Я раньше на другом углу стояла, так не каждый день удавалось брюхо набить. Потом накопила немного, стала цветы для виду продавать. Иной и купит розочку — все доход. А теперь стою на Бродвее, возле клуба какого-то. Там такие ходят! Бывает, что и подхватят, покатают на коленках, — она хрипло рассмеялась. — А вчера что было-то, что было! Подкатывают двое, такие расфуфыренные. Доллар за две розочки отвалили — и в клуб. Я и забыла про них. Тут — ба-бах! Стекло вдребезги, и этот самый, с моей розочкой в петлице, как сиганет из окна! А за ним другой! И копы откуда ни возьмись! Как они его, бедного, заломили! И говорят — сдавайся, говорят, Черный Испанец, ничего ты, говорят, против Пинкертона не сделаешь!
Илья чуть не подавился куском хлеба.
— Сдавайся — кто? — переспросил он.
— Ну, Черный Испанец! Хотя никакой он не черный.
— Ты не путаешь? Ты точно расслышала?
— Не глухая. Так и говорит, мистер Черный Испанец. А что?
— Ничего.
— Видать, хорошего парня сцапали, — вздохнула она. — Вон сколько на одного-то. Толпа еще долго не расходилась, всё друг друга спрашивали — что такое, да кто такой. Потом из клуба стали выходить, ну, тут-то все и прояснилось.
— Что прояснилось?
— Ну, про этого парнишку-то. Он, говорят, самый, что ни есть знаменитый пират. Напал, говорят, на шхуну. Один всех там порешил. А потом смылся на Запад. Пять лет там прятался. Теперь вот вернулся — а они его и сцапали.
