А потом пошел к своим знакомым блатным и спросил, как быть? Получалось, что восемьдесят пять, если не девяносто процентов зарабатываемых денег уходило теперь на содержание этого самого приятеля.
Блатные попросили подробно описать ситуацию, посчитать, сколько денег выплачено, и долго смеялись над Платоновым. Оказалось, что существуют расценки на отсидку. Сегодня Владимир Павлович никаких цифр, естественно, не помнил, но фигурировали ставки за общий режим, специальный, особый, за ссылку, за предварительное следствие. В основном это касалось подельников, как у него и было с этим приятелем, когда один садился, а второй находился на свободе и содержал первого и его семью.
Но можно было попытаться и просто нанять человека, который брал на себя вину и садился вместо него. К тому же блатные объяснили, что сидел-то человек все же за себя, а не за Платонова, потому как тот дал кому-то читать журналы сам, не просчитав стукача. Они предложили навестить знакомого и объяснить ему, как и что. Владимир Павлович отказался.
Он собрал большую по тем временам сумму, тысяч пять рублей, принес приятелю и честно сказал, что это в последний раз. Приятель, поджав губы, деньги взял, а потом ославил перед всеми знакомыми как крохобора и предателя. Ну, да Бог с ним.
Эта история вспомнилась только потому, что была единственным фактом в его жизни, когда Платонов хоть как-то коснулся политики. Он даже на выборы ни разу в жизни не ходил, а увидев по телевизору политическую передачу, переключался на другой канал. Он не считал свою позицию правильной, никому ее не предлагал, ни с кем в споре ее не отстаивал, просто так жил, так исторически сложилось.
И сейчас, оказавшись в эпицентре политической ситуации, мало того, в ситуации этой очень много зависело именно от него, он растерялся. Единственное, что он понимал, как говорил известный политик, «однозначно», это то, что ему никак нельзя сидеть на этих документах. Шкатулка жгла руки, и Владимир Павлович на себя примерял метафору о сидении на пороховой бочке. Необходимо было что-то предпринять. И быстро. Но что?
Вариантов, как всегда, было несколько: выбросить на помойку, передать кому-то из политиков, передать в прессу, в западные средства массовой информации. Версии - продать представителям чеченских боевиков для уничтожения и оставить у себя для коллекции - не рассматривались как слишком экзотические и опасные для жизни.
Четыре первых варианта были доступны: пролистав записную книжку, Платонов обнаружил, что знаком и с политиками, и с журналистами, как российских средств массовой информации, так и западных. Для него человек не отождествлялся с профессией, и Владимир Павлович как-то раз был довольно сильно удивлен, увидев в журнале фотографию своего клиента среди пятидесяти самых влиятельных людей России. Другой знакомый на глазах вырос из телерепортера до продюсера канала и теперь, оставаясь в записной книжке, почти не появлялся на экране.
Все это было очень хорошо и здорово, только общаться с этими людьми можно было только после принятия решения, после, а не до, чтобы не стать пешкой в чужой игре. Правильней всего было позвонить Коле, поскольку он был самым старым знакомым и одновременно самым вменяемым из этой команды людей с воспаленным самолюбием.
Платонов пошел звонить сразу же после антракта. Но произошло непредвиденное: видимо, обидевшись на то, что Владимир Павлович звонит после вскрытия шкатулки, а не до, как он просил, Николай говорил холодно и странно и встретиться согласился только через три дня.
- Исчезни ты на некоторое время, - в сердцах сказал он под конец разговора. - Нельзя же быть таким идиотом, даже в старости, - и повесил трубку.
И Платонов вдруг ясно осознал, что Коля прав и его, кроме всего прочего, могут легко шлепнуть, чтобы добраться до шкатулки. По его представлению, существовало как минимум три партии и три возможных варианта отношения к тем документам, которыми он обладал, и всем трем он живым и невредимым был совершенно не нужен.
«Чеченские сепаратисты», как их называли в газетах, должны были завладеть бумагами, чтобы их уничтожить. «Ястребы» из Военно-промышленного комплекса должны были, наоборот, стремиться их опубликовать, чтобы укрепить свою позицию. И наконец, третья и, возможно, самая многочисленная и разношерстная компания - люди, которым эти документы нужны, чтобы спекулировать ими и получать всевозможные прибыли и от первых, и от вторых.
Причем ставки у всех троих могли быть такие серьезные, что одна маленькая жизнь никому не нужного старика не должна была приниматься в расчет. Беда была только в том, что стариком этим был он сам, и жизнь принадлежала ему - Владимиру Павловичу Платонову. И он ей пока, во всяком случае, дорожил.
В какой-то момент он махнул рукой на патриотические чувства. Все равно, так или иначе, то, что у него сейчас на руках, будет использовано политиканами в своих интересах, и только в своих. То, что никто из них не будет принимать в расчет интересы России, сомнения не вызывало. Хотя бы только потому, что с определенного уровня политики интересы самих политиков и воспринимаются ими как интересы страны, которая их породила. И не только в России - смотри любые газеты и телепередачи и читай любые книги.
Он опять побежал звонить, решив сдаться телевизионному продюсеру, рассудив, что тому может быть интересен сам материал, а не тот, кто его нашел. Озвучит, все завоют, забегают, но его, Платонова, это уже касаться не будет. А уж убивать Владимира Павловича продюсеру никакого резона нет.
Но тот был занят, трубку взял его помощник и вежливо сообщил, что шеф перезвонит при первой возможности. Это был какой-то новый человек в окружении продюсера, все предыдущие Платонова знали и не переспрашивали по три раза, кто звонит и по какому поводу.
Представление закончилось, народ повалил из зала к раздевалкам, и Владимир Павлович едва успел на свой пост. Начался тот же танец, но в обратном порядке: номерок, четыре шага, куртка. Номерок, шесть шагов, пальто. Два номерка, пять шагов, пальто и куртка.
Чем бы ни закончился сегодняшний вечер, шкатулку, это Платонов решил твердо, он домой не повезет. Лучше всего, конечно, арендовать ячейку в банке, как в кино, но, во-первых, по ночам банки не работают, а во-вторых, он не имел ни малейшего представления, как это делается. Так что подойдут и простые багажные камеры на вокзале.
Владимир Павлович выдал последнюю куртку, пересчитал бинокли и вешалки, подмел пол. Оделся и направился к выходу. На всякий случай, прежде чем выйти на улицу, он постоял несколько секунд, вглядываясь в темноту. Потом осторожно приоткрыл дверь и занес ногу над порогом. Но в это же мгновение мужчина в стоящей прямо напротив дверей машине затянулся сигаретой. Слабый огонек осветил его, и Владимир Павлович увидел ставшие уже почти родными усы Махмуда.
Глава 41
Прошло почти полтора часа с тех пор, как Платонов вернулся со своей «экскурсии» на служебный вход. Он сидел в своем отсеке гардероба, никем не замеченный, и терпеливо ждал. Слабая надежда на то, что Махмуд и его сотоварищи (а они были, Владимир Павлович хорошо помнил еще как минимум три силуэта в машине), не дождавшись его появления, уедут, теплилась в его сознании, хотя надежда эта была очень зыбкой.
