Дождавшись, пока Шурик опять опустился на свою табуретку, Владимир Павлович продолжил свои вопросы.
«Почему меня охраняет какой-то ЧОП, если я сегодня - предмет государственного значения?
Кто и зачем переправлял мне все документы, связанные со шкатулкой?
Письмо от Якова Валериани через Анастасию.
Заметки историка, подброшенные в гардероб в цирке?
Ключи от шкатулки, якобы пересланные Мариной?
Насильственной ли смертью погибли старуха Лерина и приятель-историк?
Кто и зачем бил Платонова?
Кто и для чего перевербовал Сергея?
На чем его сломали и что поручили?
Кому он должен был отчитываться о выполнении задания?
Какое отношение имеют менты к этой истории и имеют ли вообще?
Почему не хочет со мной общаться Николай Николаевич? Только ли обида за этим стоит?
Что значит загадочная фраза «депутата и председателя, заместителя и директора, главного эксперта и прочая» про шкатулку, из которой можно что-то не только вынуть?» За точность слов ручаться Платонов бы не стал, но смысл фразы, сказанной тогда, был именно таков.
Владимир Павлович даже усмехнулся, потому что, накапливая эти вопросы, он сам себе начал напоминать взведенную пружину. Вот он выйдет из больницы, начнет нормально разговаривать, и такое скажет.
Он вспомнил рассказанную ему Анастасией историю. Оказывается, так она, во всяком случае, говорила, Андрей Тарковский, когда собирался снимать «Андрея Рублева», попросил актера Анатолия Солоницына замолчать и ни с кем не говорить ни о чем как можно дольше.
Тот выдержал где-то около полутора месяцев, и когда наконец открыл рот, можно представить, насколько весомы и значительны были его слова. Вряд ли они были просьбой закурить или сплетнями про коллегу.
Сегодня был праздник - Рождество, и Платонов ждал Анастасию. По его просьбе ему несколько дней назад в палатке на первом этаже купили томик Тютчева. Сейчас он, прервавшись в своих записях, начал листать его, надеясь найти что-нибудь достойное, что он смог бы прочитать, нет, показать, нет, чем он мог бы угостить ее.
Собственно подготовительную работу он проделал еще утром и сейчас маялся, выбирая между романтическим:
Когда сочувственно на наше слово Одна душа отозвалась — Не нужно нам возмездия иного Довольно с нас, довольно с нас...
и философским:
И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений — Самоубийство и Любовь.
Так ничего и не решив, он услышал в коридоре голос Анастасии и начал делать еще одно срочное дело - писать для нее новость:
«Я передал ваш медальон одному хорошему ювелиру, который обещал, что за три дня все сделает». Это было действительно так: к нему заходил старый знакомый, и Платонов попросил его починить безделушку.
Улыбаясь, он повернулся к двери, но Настя где-то задерживалась, а он вдруг почувствовал, что какая-то мысль билась в голове, что-то он не додумал, не дописал. Что-то важное. Он сосредоточится и вспомнил:
«Почему Яков Валериани считал, что документы о вхождении Чечни в Россию являются важнейшей государственной тайной и могут влиять на ход не только русской, но и мировой истории?»
Глава 45
До старого Нового года оставались считанные часы, а Владимир Павлович никак не мог остановиться и привести себя в порядок. Очень много времени ушло на покупки, особенно пока он не мог толком разговаривать, и приходилось везде показывать бумажки с названиями продуктов и весом. Замордованные двухнедельным марафоном праздничных покупок продавцы только со второй или третьей попытки соображали, что хочет от них этот странный старик.
Лишь его сентиментальными чувствами к Анастасии, желанием придумать и организовать для нее настоящий праздник можно было объяснить его ангельское и такое непривычное для Платонова терпение.
Она обещала прийти в одиннадцать, чтобы было время и проводить Старый год и встретить Новый, и к этому времени он обязан был все успеть. Вчера она в разговоре сказала фразу, которую Владимир Павлович вот уже сутки крутил и так и этак и не мог от нее отделаться.
Как ваш геморрой? - невзначай спросила Анастасия, подливая ему кофе и подкла- дывая печенье с маком.
Они сидели у нее на кухне.
Лучше. - просипел он и покраснел. Платонов никак не мог привыкнуть к тому, что это поколение так легко обсуждает интимные подробности. Он сам на подобный вопрос мог спокойно ответить только жене и врачу. Но для Анастасии таких проблем, видимо, не существовало. Она остановилась у газовой плиты, куда ставила кофейник, и произнесла как ни в чем не бывало, так, с легким оттенком грусти, мучительную фразу:
Ну вот, вы вылечились, и теперь только я буду вашим единственным геморроем.
Платонов хорошо понимал, что она давно заметила все его пассы и вздохи вокруг нее,
но он только боялся спросить соседку, да и себя самого, как она все эти телодвижения воспринимает. И вот впервые в этой непристойной фразе (ибо как можно сравнивать ослепительную женщину с отвратительными шишками в заднем проходе) ему дали понять, что его ухаживания принимаются, по крайней мере, благосклонно. Так, во всяком случае, ему хотелось бы думать.
И он уже сутки, бегая по Москве в поисках подарка, пытался найти в этой «теории о благосклонности» какие-нибудь подвохи и не находил.
С утра он съездил к своему приятелю ювелиру забрать Настин медальон. Приятель, слава богу, не подвел, все было готово.
А миниатюру-то заберешь? - спросил он насмешливо, отдавая Платонову безделушку.
Владимир Павлович, который никому, в том числе и ювелиру, не говорил, для кого и чей это медальон, подозрительно уставился на приятеля. Нет, ничего не подозревает, просто такая хамская манера общения.
Какую миниатюру? - не понял он сразу.
Ты же просил портрет вынуть? - удивился ювелир. - Это миниатюра на кости, очень, на мой взгляд, качественная.
А, Павел. - сообразил Платонов, - конечно, заберу.
Вот, - приятель протянул маленькую коробочку, - владей. Только не думаю, что это Павел Петрович. Там на обороте дата стоит, тысяча семьсот пятьдесят пятый год: его величество, как я помню, в это время еще под стол ходил, даже скорее ползал.
Владимир Павлович открыл коробочку, посмотрел на портрет, прочитал на обороте «Д.В. 1755» и положил его обратно:
Ладно, разберемся.
Еще он купил у приятеля длинную и тонкую серебряную цепочку, на которую и повесил медальон. Он взял бы и золотую, но серебряная подвеска на золотой цепочке с его точки зрения была нонсенсом. Получившийся комплект был его малым подарком Анастасии.
