На улице ярко светило солнце. Площадь весело гомонила,
радуясь наконец наступившей весне. Две маленькие дворовые собачки, тихонько
повизгивая, осуществляли у забора процесс продолжения рода. Никому нет дела до
трагически погибшей женщины. Нет, она не сумасшедшая. Такое письмо мог написать
только доведенный до крайности человек. Кто такой Коля? Где искать Веру? Почему
предсмертная записка оказалась в сумочке? Взяла с собой? Но как она
рассчитывала передать ее адресату? Ни телефона неизвестного Николая, ни
фамилии. И впрямь подумаешь, будто страничка из какого-то детектива…
В Ложкине мы живем уже несколько лет. С тех самых пор, когда
неожиданно для себя превратились в «новых русских». Только не подумайте, что
состоим в какой-нибудь криминальной группировке или озолотились, незаконно
торгуя энергоресурсами. Все намного проще и интересней.
Долгие годы я и моя подруга Наташа жили в малюсенькой
двухкомнатной «хрущобе». Преподавали обе французский язык в богом забытом
институте, бегали по частным урокам и пытались совместными усилиями поставить
на ноги двоих детей – Аркадия и Машу. Денег не хватало всегда – в холодильнике
часто звенели пустые полки. И мои, и Наташкины родственники давно приказали
долго жить, помощи ждать неоткуда. К тому же бывший Наташкин супруг ухитрился
каким-то левым путем выписать ее из квартиры, и Наталья осталась буквально на
улице. Я тоже к тому времени успела четыре раза сбегать в загс, имела детей и
кучу домашних животных. Естественно, Наталья переехала к нам. Мы давно считаем
друг друга сестрами.
Уж не знаю, как бы мы пережили перестройку и период диких
российских реформ, но Наталья неожиданно побежала под венец с французом и
укатила в Париж. Следом события понеслись с курьерской скоростью. Не успели мы
все приехать к ней в гости во Францию, как ее супруга, барона Жана Макмайера
убили. Наталья оказалась единственной наследницей. А получать было что:
трехэтажный особняк в элитном предместье Парижа, коллекция уникальных картин,
которую начал собирать еще прадедушка Макмайер, отлично налаженный бизнес и
такой счет в банке, что домашние сбивались, пересчитывая нули.
Французы настороженно относятся к иностранцам, но Наташка
давно получила подданство республики. За небольшую мзду мне в одном из
московских загсов выдали метрику, подтверждавшую наше кровное родство. Подлог
сильно облегчало смешное обстоятельство – мы обе по отчеству Ивановны и носили
в девичестве одну фамилию – Васильевы. Из сестер по жизни превратились в
родственниц по крови. Требовалось только изменить отчество моего отца и данные
матери. Что и было проделано сотрудницей архива, жадно поглядывавшей на
коробочку, где посверкивали красивые бриллиантовые сережки.
Теперь у каждого в нашей семье по два паспорта: синий –
французский и красный – российский. Капиталы размещены за границей. Бизнес
управляется рукой профессионалов. Мы неожиданно оказались на гребне
благополучия. Жизнь теперь состоит из разъездов, вернее перелетов: Москва –
Париж, Париж – Москва. Маша ухитряется посещать одновременно два колледжа. Один
– в Дегтярном переулке, другой – на авеню Фош. И там, и там сквозь пальцы
смотрят на отсутствующую по полгода ученицу, но лишь завидят в классе
кругленькое, щекастенькое личико, моментально начинают драть с нее три шкуры.
Манюне приходится нелегко, программа в учебных заведениях разная, и несчастный
ребенок без конца сдает какие-то зачеты, экзамены, пишет контрольные и доклады.
Девочка твердо решила стать Айболитом и поэтому вечером бегает на занятия в
Ветеринарную академию, готовится к поступлению. И педагоги используют необычную
слушательницу как курьера: Манюня вечно таскает туда-обратно тяжеленные сумки,
набитые журналами и книгами. В августе она везла в Парижскую ветеринарную
академию даже скелет какого-то доисторического животного – то ли саблезубого
кролика, то ли рогатой кошки… Самолет попал в воздушную яму, коробка
опрокинулась… Бедная Манюня почти все остальное время полета ползала на коленях
под чужими креслами, собирая пронумерованные кости… Но девочка не ропщет. У нее
чудный, веселый, открытый характер и завидная работоспособность.
Аркадий служит адвокатом. Зайка получила диплом института
иностранных языков и сейчас пишет кандидатскую. Я же сгоряча бросила службу. Уж
очень надоело за долгие годы вдалбливать в ленивые головы студентов-технарей
начатки французской грамматики. К тому же устала вставать каждый день около
семи и, трясясь от недосыпу, греться о чашку кофе. Первое время просто млела от
счастья, спускаясь в столовую около полудня. Дни пролетали словно птицы в
блаженном ничегонеделанье. Я высыпалась, ела, читала в невероятном количестве
обожаемые детективы и через полгода… обалдела до предела. Оказывается, безделье
тоже утомительно. Оглядевшись вокруг, поняла – заняться мне абсолютно нечем.
Дети выросли и требуют заботы только в редких случаях. У близнецов имеется
дипломированная няня, разрешающая родной бабушке лишь десять минут в день
тетешкаться с любимыми внуками. По-моему, после того, как я покидаю детскую,
Серафима Ивановна моет Аньку и Ваньку в трех водах, чтобы уничтожить
принесенную мной заразу. Утешает только то, что родителей она вовсе не
подпускает к детям, грозно заявляя что-нибудь вроде:
– Из города приехали, а там сейчас эпидемия свинки, по
телевизору сообщили.
Страшные инфекции роятся в Москве тучами, и ответственная
няня полна решимости встать на их пути живым заслоном.
Неработающие женщины, как правило, ударяются в домашнее
хозяйство. Но и здесь у меня нет возможности проявить себя. Домработница Ирка,
после того как я однажды вычистила ковер в гостиной, гневно схватилась за
моющий пылесос и примерно час ездила щеткой по светлому ворсу, приговаривая:
– И кому же пришло в голову елозить по паласу мокрой щеткой!
Только грязь развели, неумехи!
Потом Ирка скосила на меня хитрые глаза и заявила:
– Дарья Ивановна, запретите своим покрытия портить… Ежели не
знают, как убираться, то и не надо.
Пришлось избегать тряпки и веника, как чумы. На кухню я и
вовсе не совалась. Там царствует Катерина, женщина суровая, резкая на язык.
Во-первых, скорей всего она меня выгонит, а во-вторых, просто жаль домашних.
Они так радовались, когда появилась Катя и я перестала делать яичницы и омлеты.
Господь не одарил меня кулинарным талантом, я совершенно теряюсь среди
кастрюль. Честно сказать, явных способностей к чему-либо у меня вообще не
наблюдается, я не рисую картины, не пишу романы, а пою так, что наши
многочисленные животные кидаются наутек. Впрочем, один дар все же присутствует
– редкое, невероятное умение попадать в самые разные неприятности. Можете быть
уверены: если с подоконника летит кастрюлька с супом, она оденется именно на
мою голову. Сколько раз судьба втягивала меня в отвратительные приключения! Вот
и сейчас, кажется, в очередной раз влипла, потому что ноги сами несут в сторону
Дома творчества.
