– Заведую интернатом всю жизнь. Смело могу сказать: наш дом
уникальный, других таких нет. Остальные только кричат о том, что детям следует
создать человеческие условия, да требуют денег, а мы живем одной семьей. И у
каждого своя роль. Я – дедушка, Сергей Филиппович, самый главный, мое слово –
закон. Есть у нас две бабушки, мама, папа, дяди, тети… Ну а дети все друг другу
братья и сестры. Обедаем, завтракаем и ужинаем по часам, но ходить на кухню
пить чай, кофе или какао никому не возбраняется в любое время. Отбой и подъем
на рабочей неделе строго фиксирован, зато в выходные кто хочет спит до полудня.
Книги для всех, игрушки тоже. У девочек постарше – косметика, кое-кто из
старшеклассников курит, но тут строгий договор – только в отведенном месте. И
никаких общих дней рождений раз в месяц. Каждый получает подарок и поздравления
в свой день.
– Как же вам такое удалось?
Сергей Филиппович развел руками:
– Коллектив замечательный, люди по тридцать-сорок лет вместе
работают. А из новеньких удерживаются только родственные души. Злые, жестокие
отпадают сами собой, они просто не вписываются в обстановку.
– Ну а деньги откуда? Сейчас все плачут, что голодно!
Директор хитро улыбнулся:
– Мы же семья, и остаемся родственниками, даже когда дети
уходят в большую жизнь. Выпускников много, все помогают. Один телевизоры купил,
другой игрушек привез, третий – картошки. Лечимся у своего врача, стрижемся у
своего парикмахера, ремонт собственными силами делали, а материалы Леня дал, он
теперь магазин большой держит.
– Неужели все помогают?
– Да, – гордо сказал Сергей Филиппович, – ни одного
исключения не помню.
– А Рощин?
– Жорка? Золотая голова, потрясающий бухгалтер, сколько он
нам отчетов сделал, сколько интересного подсказал, чтобы людям нормально
зарплату давать.
– Вы знаете, что он погиб?
Сергей Филиппович кивнул:
– Ужасная трагедия. Жена говорила, будто курил у открытого
окна, голова закружилась. Молодой, здоровый, красивый… Сильно переживали.
– Как вам кажется, Жора был верующим?
Директор поднял брови:
– Раньше нет, да мы все в прежние годы были атеисты. А
почему спрашиваете?
Я достала из кармана бордовое удостоверение с золотыми
буквами «МВД» и ответила:
– В Подмосковье появилась секта «путников», которой
руководит обманщик, натуральный мошенник. Устроились сектанты в одной из
деревень, адрес держится строго в секрете. Но у нас имеются сведения, что Рощин
был связан с ними и его смерть не простая случайность. Вот подумали, может, кто
из ваших в курсе.
Сергей Филиппович нахмурился и забарабанил пальцами по
столу. Потом сказал:
– Была у нас одна неприятная история, единственная за все
время существования дома. Для меня она – как нарыв, напоминание о моей
несостоятельности, и Георгий Рощин сыграл тут свою роль.
– Можно поподробней? – попросила я, устраиваясь в мягком,
удивительно удобном кресле.
Глава 18
Сергей Филиппович ухитрился так поставить дело, что дети
попадали в его семью, когда им исполнялось три года. Теоретически детский дом
мог пополниться ребенком любого возраста. Новички двенадцати-тринадцати лет не
редкость в других приютах, но только не у Костомарова. Директор боялся
разрушить уникальную структуру. Малыш, переведенный в три годика из дома
малютки, охотно принимал игру в «папу-маму», подросток же скорей всего отверг
бы подобные взаимоотношения. А Сергей Филиппович дорожил своим домом, вот и
сопротивлялся как мог, даже объявлял карантин, сообщая в роно: в интернате
гепатит, менингит и бог знает что, лишь бы не принимать подросших уже детей.
Потом брат Сергея Филипповича, сделав невероятную карьеру,
стал одним из секретарей Московского городского комитета Коммунистической
партии. Детдому моментально присвоили статус экспериментального, директор
получил звание «Народный учитель РСФСР». Более того, заведение отдали под эгиду
Института детской психологии, выведя его из подчинения Министерства
образования. Сергей Филиппович вздохнул полной грудью: семье больше не угрожали
бури.
Только один раз он сделал исключение. И то лишь после звонка
с Петровки.
– Сделай милость, – басил в трубку генерал, хороший знакомый
директора, – знаю, что не берешь подростков, но тут совершенно особый случай.
Секту мы накрыли, преступные дела обнаружились. Все получили сроки, а детишек
по приютам распределяем. Но есть там один мальчишка… В общем, хочу, чтобы взял
его именно ты.
– Сколько лет? – поинтересовался директор.
– Тринадцать.
– Ни за что, – отрезал Сергей Филиппович.
Генерал принялся упрашивать и в конце концов сказал:
– Помнится, ты просил у меня учреждение какое-нибудь бывшее
для твоих питомцев отдать? Так вот – берешь парня, получишь домик под
Электросталью, как раз на семьдесят человек, мы там колонию ликвидируем.
Директор, конечно же согласившись, спросил:
– Чего это ты так о мальчишке печешься?
– Волчонок он, а не ребенок, – вздохнул генерал. – Никто,
кроме тебя, с ним не справится. В любом другом детдоме всех под себя подомнет,
запряжет и поедет, а у тебя, я надеюсь, все будет по-другому.
Сергей Филиппович тогда изрядно перепугался. Но когда Коля
Шабанов появился, немного успокоился.
– Кто? – потрясенно переспросила я.
– Николай Шабанов, – ответил собеседник, – совсем неплохой
мальчик, и поселили его как раз вместе с Жорой Рощиным.
Ничем особенным Коля не выделялся, разве что ел мало и не
все, и никакие уговоры воспитателей не действовали. Еще он упорно отказывался
называть учителей мама и папа. Предпочитал обращаться по имени-отчеству,
категорически не желая играть в «семью». Но Сергей Филиппович ухитрился
вывернуться из щекотливой ситуации. Объяснил внукам просто:
– Коленька пришел к нам из другого дома, мы его пригрели,
как положено в хороших больших семьях. Он нам не родной, но близкий.
Впрочем, других хлопот Коля не доставлял. Учился нормально,
порядки соблюдал, поручения выполнял. Правда, ни с кем не дружил, лишь с Жорой
Рощиным связывали его какие-то подобия взаимоотношений.
