Тебя рядом нет,
Ушли давно поезда,
Умчались в никуда,
Но фонарей вечен свет,
Никого рядом нет…
И тому подобная чушь. Конечно, ничего в поэзии не понимаю,
но подобное рифмоплетство напомнило мне школьные стенгазеты. Однако у редакции
было иное мнение, потому что подборку предваряла небольшая статья, где Нинель
называлась «одаренной поэтессой с ярко выраженной индивидуальностью».
Я схватила телефон и стала напрашиваться в гости к
дарованию.
Уж не знаю, как там обстояло у Сундукян дело с божьей
искрой, но домашнее хозяйство явно не ее хобби. В небольшой прихожей кучей,
вперемешку с уличными ботинками, валялись тапочки, а по полу мотались клочья
пыли.
Небольшая кухня, куда провела меня Нинель, выглядела не
лучше: грязно-серые занавески, плита в жирных пятнах, липкая клеенка и гора
немытых чашек.
– Кофе хотите? – любезно предложила хозяйка.
Я секунду поколебалась, разглядывая заляпанный чайник. Лучше
бы не рисковать, а сразу отказаться. Но язык машинально произнес:
– Спасибо, с удовольствием.
Нинель налила напиток в не слишком чистую чашку и спросила:
– Что привело вас ко мне? – И добавила: – Кажется, мы
встречались раньше, но никак не вспомню где. Знаете, я близорука и у меня
отвратительная зрительная память. Бывает, встречу человека, чувствую, что мы
знакомы, а кто он, убей бог, не помню…
Я глотнула кофе и удивилась – необыкновенно вкусный, такой
выпью с удовольствием даже из сомнительной посуды. А вот напоминать Нинель о
нашей первой встрече на ее собственных «поминках» мне ни к чему, и ее
отвратительная зрительная память мне только на руку.
Смакуя кофе, я вытащила из сумки листочки и, сделав
восторженную мину, залепетала:
– У меня такая обычная внешность, что вечно за кого-то
принимают… Извините за беспокойство, Ниночка, пишу стихи, а посоветоваться не с
кем… Вот на днях попал в руки журнал с вашей подборкой, и так захотелось с вами
побеседовать, но сначала прошу автограф…
Нинель расплылась в довольной улыбке и принялась старательно
расписываться на подсунутых ей листочках.
– Принесли свои стишата? – спросила она, закончив процедуру.
– Давайте взгляну.
Я сунула ей в руки тетрадь.
– Нуте-с, – пробормотала поэтесса и с чувством принялась
декламировать:
Под мостом Мирабо
тихо Сена течет
и уносит нашу любовь.
День догорел, пробил час,
Я осталась, а день угас.
Чтение заняло у нее минут пятнадцать. Потом, взяв в руки
карандаш, Нинель начала объяснять мне мои просчеты.
Глядя, как она ловко разделывает произведение выдающегося
французского поэта Аполлинера в моем вольном переводе, только подивилась.
Небось, узнай, какому перу принадлежат строки, мигом закатила бы глаза и с
придыханием сообщила: «Потрясающе!»
А так: образ невнятный, метафоры неоригинальны, стиль
хромает, чувства странствуют.
Слушая эту разгромную рецензию, я невольно вспомнила наши
семейные фокусы.
В конце восьмидесятых один знакомый, приехавший из Лондона,
привез нам с Наташкой в подарок литровую бутылку водки с надписью «Смирнофф».
Пришедшие гости с восторгом выпили «огненную воду», повторяя на все лады:
– Да, у нас такую не делают, всякую дрянь употребляем!
Красивую, редкую по тем временам пустую емкость, мы не
выбросили, а, купив самую обычную «Столичную», перелили туда. И вновь приятели
восторженно дегустировали напиток, охая и ахая.
– Ну и водка, просто слеза младенца, чистая, сладкая, не то
что наша «Столичная».
С тех пор, вплоть до начала девяностых, когда питейное
изобилие хлынуло на прилавки, у нас с Наташкой к столу всегда была «фирменная»
выпивка. «Эффект бутылки» срабатывал и в других случаях. Шампунь «Малыш»,
перелитый в пузырек из-под немецкого средства для мытья волос, моментально
расхваливался за потрясающую пену, духи «Ландыш», оказавшись во флакончике
из-под «Диориссимо», поражали тонким ароматом, растворимый кофе, произведенный
в Ленинграде, попав в жестянку с красными буквами «Нескафе», приобретал
неповторимый вкус. А от советского аспирина, засунутого в пластиковую коробочку
с буквами «Made in USA», голова гарантированно проходила у всех.
Разгромив патриарха французской поэзии, Нинель
удовлетворенно вздохнула и поинтересовалась:
– Что, на душе тяжело?
– И как только вы догадались! – лицемерно подтвердила я.
Сундукян порылась в огромной сумке, больше похожей на
чемодан, и, вытащив отвратительные ментоловые сигареты, принялась щелкать
дешевой зажигалкой. Пламя никак не хотело вылетать наружу, и я машинально
вытащила свое «огниво» от Картье.
– Спасибо, – улыбнулась хозяйка и, кинув глаз на золотую
зажигалку, пробормотала:
– Дорогая штучка, я вот не рискую завести такую, постоянно
теряю всякие мелочи – перчатки, сигареты, часы… Приходится пользоваться
дешевкой.
Засунув зажигалку в карман, я со вздохом произнесла:
– Богатство есть, а счастья нету!
– Что так? – проявила неподдельный интерес Нинель.
– Ах, дорогая, – завела я, – трудно вам будет меня понять, к
тому же живу в одиночестве и не привыкла рассказывать посторонним о своих
проблемах. Но, честно говоря, иногда так хочется с кем-нибудь поделиться!
– Ваши стихи уже мне многое приоткрыли, – с чувством
сообщила Нинель, – кажется, мы родственные души, одинокие, непонятые,
утонченные…
Я стиснула руками край клеенки и принялась самозабвенно
плакаться.
