Итак, теперь я знал, где искать.
Я развернулся на глазах у оторопевших дэпээсников, наплевав на две сплошные, и погнал по Пятницкому шоссе в обратную, совершенно беспрепятственную сторону — на «аварийках», да еще с таким ревом, что двигающиеся впереди машины спешно прижимались к обочине.
Через час я уже подруливал к нужному мне дачному поселку. Я бросил бээмвэшник на главной дороге, прихватил с собой фонарик из подарочного набора автодорожника и, плутая в мистическом мареве близившейся ночи, подкрался к той самой даче, где когда-то промышлял садовником.
Окончательно смерклось, но я сразу обратил внимание на покосившийся забор, а сквозь щель между досками разглядел неубранный заросший пейзаж, где не было и следа от клумб, кустов роз, туй и японских яблонь, за которыми я когда-то так ревностно ухаживал. Сам дом торчал посреди участка — почерневшая, унылая махина, — и не было в его безжизненном виде ни единого признака присутствия человека. И собаки не лаяли, их и след простыл. Что случилось с хренопузом, его «верной» женой и злыми, прожорливыми псами?
Я с опаской проник на территорию дачи и долго бродил вокруг строения, прислушиваясь и заглядывая в окна. Убедившись, что в доме никого нет, я легко сорвал решетку с окошка цокольного этажа, выбил ногой стекло — и вскоре уже крался по темным комнатам, прогуливаясь мощным лучом фонаря по предметам, обшарпанным стенам и всевозможным задворкам. Я чувствовал себя вором-домушником.
В доме давно никто не жил, все вокруг было разорено и захламлено. На чердаке оказались разбиты все оконца, и там орудовал, пружинисто завихряясь, студеный озлобленный ветер, словно что-то искал. Здесь я обнаружил свалку из битой мебели и отсыревших вещей. Что ж, приступим!..
Тетрадь отца я нашел через час — потемневшую, полусгнившую; поднял брошенный стул, сел на него и, подсвечивая себе фонариком, открыл первую страницу…
Я два раза, с маниакальной ненасытностью, прочел текст, от корки до корки. Сначала я ничего не понимал, но вдруг мрачные расплывшиеся буквы и цифры словно зажглись чародейственным изумрудным светом. В них неожиданно появились жизнь, смысл, лихая корысть. Я выпучил глаза. Я, трепеща, почувствовал ВСЮ ГИГАНТСКУЮ СИЛУ ВЛАСТИ, которая содержалась в изложенных идеях. Ох, это самый настоящий кокс! Как же папаша ухитрился до такого додуматься?! Нет, Миша был отнюдь не шизой, он был НЕПРИЗНАННЫМ ГЕНИЕМ, опередившим рекламную мысль на фиг его знает сколько поколений!
Вдруг внизу послышался лязг, а затем сильные удары. Я выключил фонарь и прислушался. В прихожей уже кто-то топтался, матерясь, а далее шум переместился в гостиную, где у хренопуза когда-то радостно пылал вычурный резной камин. Хозяева? Вряд ли! Кто-то, верно, выломал замок входной двери и проник в дом.
Выждав с полчаса, я решил узнать, что происходит внизу. Я спустился по лестнице на один пролет и осторожно выглянул из-за угла. Сердце долбило так, что, наверное, в НИИ им. Бакулева было слышно. В комнате, прямо на полу, сидели трое бомжар, очень похожих на Сифона и Бороду из «Нашей Russia», разложив перед собой на газетке колбаску, огурчики, неопознанные продуктовые банки и упаковки. В центре событий гордо наличествовала, словно ракета на старте, литровая бутылка водяры, которая, судя по приготовлениям, вот-вот должна была отправиться в увлекательное космическое путешествие.
Подо мной скрипнула половица…
— Значит, говоришь, за тетрадью пришел? — спрашивал, безмятежно закусывая, самый невозмутимый — видимо, предводитель компании.
Я стоял, привязанный к декоративной решетке камина; мой кошелек с рублями, евриками, банковскими карточками и правами давно перекочевал в карман телогрейки старшего.
— Господа, возьмите бабки себе и расстанемся друзьями! Никто ни о чем не узнает! — увещевал я. — Мне нужна только эта тетрадь!
— Господа? Ха-ха! Нашел господ!.. А может, лучше поплескать здесь бензинчиком и разжечь камин? Пока будет разгораться, мы аж до Ивановского доковыляем, — предложил бездомный в ста одежках, со сплющенным носом. — Уж больно бабла у него много! Ну, я понимаю — пять штук нашими, но не сто пятьдесят! Да еще и этих, еврейских, десять тысяч. Если мы его отпустим, он, зуб даю, всех нас вложит, и тогда нас менты из-под земли достанут и за яйца подвесят!
Я первый раз в жизни пожалел, что мой кошелек не оказался пуст.
— А зачем тебе эта тетрадь? — поинтересовался предводитель. — Ну-ка, дай ее сюда!
Он отобрал отцовскую тетрадь, которая торчала из кармана моих брюк, и быстро пролистал.
Предводитель:
— Мура какая-то! Что-то мне кажется, он нам по ушам трет!
И с этими словами он стал медленно, с холодной издевкой выдирать из тетради страницы и рвать их на клочки.
Рафаэль:
— Послушайте, меня, дегенераты!..
Я говорил минут десять, со всей страстью, на которую был способен. Я выстреливал точеными словами, хлесткими мыслями, неопровержимыми аргументами, психологическими установками, расставляя в их нечесаных башках мощные «маячки», протряхивал со звоном остатки их жалких мозгов, переворачивая вверх дном их и без того разлагающийся рассудок. © Каждого человека ожидает свой час X — когда если ты не победишь, то проиграешь раз и навсегда. А еще я рассказал подвыпившей компании о своих бездомных мытарствах, о том, как пахал на этой даче, об омерзительном хренопузе, его похотливой жене, «собачьем» супе, которым меня потчевали, и последовавшей затем кульминации.
— А теперь развяжите меня и налейте мне водки, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ! — приказал я.
Предводитель кивнул товарищу в ста одежках, и тот поспешил освободить меня от пут, надышав мне в лицо гнилью рта с чесночной отдушкой. Мои новые amigos усадили меня на самое удобное место, с уважением накинули на плечи плед и затем на равных разделили со мной свою с трудом нажитую трапезу. Вскоре мы все четверо оказались в далеком космосе…
Рафаэль:
— Так, деньги ваши, вы их заслужили. А права и карточки я забираю, они все равно вам не нужны. Я сказал — забираю!
Я, совершенно бухой, ползал по гостиной, собирая клочки изорванной тетради отца. К счастью, предводитель порвал не более трети страниц, поэтому я рассчитывал полностью восстановить записи.
В пять утра, уже у себя на даче, в спальне на полу я играл в пазлы, бережно сопоставляя клочки из тетради Миши и склеивая их кусками скотча. Пьяный, взлохмаченный, в грязной, порванной одежде, но счастливый до бесконечности, я, наверное, выглядел юродивым, которому подали у церкви двугривенный. Нескольких обрывков не хватало, и это меня чудовищно расстроило. Впрочем, я надеялся на свою память — ведь я дважды прочитал содержимое страниц.
