– Да-да, ДозирЭ. – Одрин подошел ближе и взял пленника за подбородок, сильно приподняв его голову. – Ты потомок рабов и, следовательно, сам должен быть тоже рабом. Ваши авидронские правители были слишком мягкосердечны, и всем вам даровали свободу. Но вам мало! Вместо того чтобы денно и нощно молиться, благодарить богов за проявленную милость, а также чтить высокородных и смиренно трудиться на их благо, вы норовите сами забраться в наши дворцы и занять наши покои. Вы хотите владеть нашими землями, нашими богатствами, нашими женщинами. Вы хотите стать такой же знатью, как и мы, забывая о том, что по воле божьей рождены рабами и рабами навсегда останетесь. И ваши дети будут рабами. А ошибки правителей рано или поздно будут исправлены, ибо никому не дано право менять природу всего сущего.
ДозирЭ дернул головой и вызволил подбородок из цепких тонких пальцев, пахнущих благовониями. Одрин молниеносно выхватил кинжал и приставил его к горлу пленника. Сюркуф повелительно положил руку на плечо дорманца. Тот так же быстро убрал клинок и как ни в чем ни бывало продолжал:
– Самое ужасное во всем этом, что такие, как я – будущие вожди, потомки богатейших родов, появившиеся на свет, чтобы повелевать, – вынуждены быть равными с такими вот отвратительными животными, как ты. Будь мы в Дорме – ты до сих пор был бы рабом и, поверь мне, выполнял бы самую грязную работу. Не смел бы даже посмотреть в сторону женщины своего хозяина. Но Божественный слишком мягок, слишком! Он одел тебя в золотые доспехи, вручил меч Славы, пустил к себе во дворец. Тебя – вонючего бедняка, наследника всего лишь медного жезла. И что же? Где твоя благодарность за его безграничную доброту и участие? Что ты для него сделал? Чем ты ему отплатил? Молчишь? А я тебе скажу: ты самым гнусным способом крадешь его возлюбленную, составляя при этом целый заговор. На такое способна только бессовестная рабская натура, находящаяся в услужении не у своего бога, а у мерзких треклятых гароннов…
Вернувшись во дворец, Алеклия отказался от вечери и удалился в залу Голубых Вод. То великолепное настроение, в котором он находился, осматривая новый торговый форум, было изрядно подпорчено грубым, непростительным поступком Неоридана.
Неоридан Авидронский и раньше славился своим непочтительным, даже вызывающим поведением по отношению не только к дворцовой знати, но и к самому Инфекту. Лишь ему одному, как величайшему творцу современности и близкому другу Алеклии, позволялось быть фамильярным и даже дерзким с сильными мира сего. Ему всё прощалось. Выдающемуся художнику и скульптору писали интолы богатейших стран, предлагая сколько угодно золота, к нему приезжали посланцы свободных городов и лично наведывались самые влиятельные вожди. Всё это внимание, лесть, поклонение… Немудрено, что Неоридан со временем перестал здраво оценивать реальность.
Сам правитель всегда с улыбкой сносил заносчивость мастера; но сегодня Неоридан перешел все границы.
Это уж слишком. Скоро надо мной будут смеяться. Пора положить этому конец!
Алеклия с досады грубо оттолкнул неотвязчивую касандру, которая вот уже некоторое время терлась об его ногу, выпрашивая еду, и жирная птица, забавно переваливаясь с лапы на лапу, поспешила укрыться в густых зарослях камелии.
Правитель, о чем-то размышляя, уселся за свой знаменитый совещательный стол, вырезанный из цельного куска драконова дерева. Ему на глаза попалась Священная книга, которая еще совсем недавно хранилась в Берктоле в Совете Шераса и была обменена на другую, ранее принадлежавшую Авидронии. Инфект притянул ее к себе и со скучающим видом перелистнул несколько страниц, рассматривая старинные гравюры. Тут вдруг он заметил краешек листа, выглядывающего из-за толстой кожаной подкладки. Алеклия осторожно потянул его и вытащил на свет аккуратно сложенный свиток. Развернув его, он обнаружил множество непонятных знаков, которые от края до края покрывали пожелтевший онис. «Тайнопись», – догадался Инфект: примерно такими же зашифрованными посланиями обменивался и он со своими полководцами, находящимися в дальнем походе, а также с интолами и инфектами дружественных стран. Похожие письма, чаще всего голубиные, в большом количестве приходили со всех частей материка от агентов Вишневых плащей.
В такой ситуации следовало бы позвать советников, весьма опытных в подобных делах, чтобы они попробовали подобрать ключ к шифру. Но разыгравшееся любопытство оказалось сильней здравого смысла, и Алеклия попытался во всем разобраться сам, ибо умел читать несколько видов тайнописи. Впрочем, его постигла неудача, и он разочарованно прикусил губу.
Правитель оглянулся, рассчитывая увидеть где-нибудь позади себя Партифика – Вечного Хранителя Реки, и не ошибся. Старик стоял в нескольких шагах за его спиной, чуть наклонившись, готовый тут же выполнить любое приказание. Алеклия собирался было к нему обратиться, но тут его осенило: «Постой! Если есть тайнопись, то где-то рядом должен быть и ключ к шифру», – по крайней мере, так его когда-то учили в Главной Эврисалле для партикулисов и либериев.
Инфект вновь взял Священную книгу и внимательно ее осмотрел. Перевернул, тщательно потряс. Наконец он засунул руку под подкладку и вдруг с радостью обнаружил небольшую глиняную дощечку. Вот и разгадка!
То был совсем простой шифр, основанный на берктольском языке. Легко разобравшись в нем, Алеклия попробовал прочитать загадочное письмо. При помощи волшебной глиняной дощечки таинственные знаки быстро приобретали смысл. Он держал в руках секретное послание Фатахиллы, адресованное Сафир Глаззу. «Какая неслыханная удача! – подумал Инфект. – Исчерпывающее доказательство того, что Главный Юзоф самым бесстыжим образом предал Берктольский союз! Ах, как бы мне помогло это письмо, будь оно в моих руках тогда, в Берктоле, во время Большого берктольского заседания. Не сносить бы тогда Сафир Глаззу головы!»
Однако радость быстро сменилась тяжелым унынием. Чем дальше он читал, тем больше расстраивался. Иногда его охватывал такой страх, что он, боясь, что это кто-то увидит, даже прикрывал лицо рукой. Перед ним вдруг обнажился целый мир коварства, измены, всеобщего заговора, распространившийся, словно мор, по всему континенту.
Алеклия так разволновался, что, не прочитав и половины ониса, сбился, бросил и с удвоенным вниманием принялся читать послание с самого начала:
«Я, Фатахилла, пишу тебе, брат мой искренний.
Не волнуйся, доверяй мне. Я, Громоподобный, Интол всех интолов, всё помню и обо всех забочусь. Как Хомея распорядилась, так и будет. И ты знаешь, чего она хочет. Ты станешь интолом Берктоля, к этому присоединим Плазерию, Сердес и Сердессию, Тоир, Корфу, обе Яриады и бессчетное множество мелких стран. А ко всему этому добавим все полисы по берегам Яриадского моря и все племенные владения в обозначенных землях. Ты будешь вершить судьбы всех этих народов.
Захочешь – казнишь, пожелаешь – милуешь. А может быть, обратишь всех в рабство – на всё только твоя воля.
Что же касается Авидронии, о которой ты всё время спрашиваешь, – не беспокойся. Все ее города и поселения будут стерты с лица земли. Там, где сейчас находится Грономфа, флатоны будут пасти свои несметные стада, ибо не растет трава сочнее и выше, чем на пепелище. Все же сокровища коротковолосых, которые принесут к моим ногам, я возьму себе, а третью часть раздам своим верным наместникам. И начну с тебя. Самих же авидронов мы не будем брать в плен и угонять в рабство. Они слишком прожорливы для пленников и слишком ленивы для рабов. Все, кому удастся выжить после битв с нашими мужественными воинами, будут потоплены в Анконе. Мои опыты уже неоднократно доказали, что потопление – самый милосердный и быстрый способ умерщвления больших толп.
