— Стас! Я сказал — в подвал!
— Я с вами!
— Нет! Лишние жертвы! Уцелеешь — передашь репортаж.
— Блин! Я на крышу! Антенну сниму! Если цела!
— Давай и в подвал!
Вдвоем выскочили на улицу. Присели у забора, у амбразуры.
Пятый удар! Пыль столбом. Глаза, уши, рот. Отплевываемся.
— Костик, работай!
— Уже!
Костик торчал в амбразуре, выставив вперед камеру. Я пристроился у соседней.
Шестой удар! Это было уже совсем близко. Меня обдало горячей струей воздуха, подбросило и перевернуло на спину. Показалось, что распался на молекулы. Тела не было! Я вскочил, стал ощупывать себя. Вот это и удивило больше всего — странное ощущение, ты не чувствуешь своего тела вообще. Но голова — на месте, руки — вот они, ноги — тоже. Что это? Шок? Потрогал разные части своего тела. Почему-то подумал, что я манекен.
Посмотрел на Костю. Он проделывал те же манипуляции. Только одной рукой. В другой была камера.
— Костик! Залег! Быстро! И так, чтоб нигде зазора не было! Вжался в землю, в забор, чтоб ни миллиметра пустого не было! А то так и будет швырять!
Залегли. Вжались. Смотрю на Костю. Снимает. Молодец. Костик — земля — забор — камера — амбразура — одно целое. Ну, почти. Делаю то же самое, но без камеры — мне проще.
Седьмой удар! Ого! Уже опыт! Взрывная волна не нашла зазора под нашими телами. А то опять летали бы, как в прошлый раз!
Выглядываю в «свою» амбразуру. Мимо, дико крича, бегут раненые. Двое убитых — у забора. Замечаю еще одного. Прямо у амбразуры. Лежит неподвижно, но, видно, не убит. Убитые не так лежат. Вдруг он вскакивает, озирается, припадает на одно колено. Из распоротого живота, как тряпки, вываливаются внутренности. Он опускается на землю и начинает страшно, по-звериному, реветь.
Первая мысль — помочь!
Восьмой удар!
Поможешь тут! Отплевываюсь, протираю глаза, выглядываю в амбразуру. Да, ему уже не помочь.
— Костик! Есть секунд десять! Быстро перебегаем на ту сторону, вжимаемся.
Костик все схватывает на лету. Через амбразуру много не снимешь. Выскакиваем за ворота, перебегаем, падаем в канаву. Вжались.
Девятый удар!
Не зря дергались! Отсюда просматривается вся улица. Пыль, дым, кое-где — языки пламени, некоторые дома полностью разрушены. И ни одного человека. Живого. Несколько трупов. Некоторых убило не сразу. Сначала ранило. И они не смогли доползти до какого-нибудь укрытия. Их добили следующим ударом. Как того — у моей амбразуры.
Еще несколько ударов.
Потом все стихло.
Я перекатился поближе к Костику. Закурили. Странно. Ни у меня, ни у него руки не дрожали. Мы их просто не чувствовали. Надо потом разузнать у врачей, что это за эффект. Потом? Размечтался! Оно наступит? Это «потом»?
— Слышь, Кир, как думаешь, ЭТО еще будет повторяться?
— Сегодня или вообще?
— Ну…
— Вообще — точно будет, и не раз. А насчет сегодня — не знаю. Нам еще пока везет. Это гаубицы. Авиация не работает — погода плохая.
— А-а-а… Так это — еще ничего?
— Костик, ты ведь уже ветеран. Тогда на горе видел, что такое авиация? После нее трава не растет.
— Да уж…
С окраины послышалась автоматная стрельба, заработали пулеметы. Почти мирная трескотня.
— Поползли туда, тут больше делать нечего.
Обернулся на «наш» дом, чтобы еще раз убедиться — цел.
Пока добрались до окраины — все кончилось. Позиции — блиндажи, окопы, усталые, но довольные боевики. «Аллах Акбар». Ничего особенного. Костик вяло поработал.
Как из-под земли вырос Джабраил. Камуфляж в пыли, лицо в ссадинах.
— Кирилл, надо выйти в эфир.
— Надо. Подвезешь?
— Надо конкретно выйти в эфир.
— Не понял.
— Надир-шах требует прекратить варварский обстрел мирных сел!
— А…
Сели в машину.
— У вас антенна цела?
— А я знаю? Стас должен был снять. Для меня важнее, цел ли Стас.
— Если что, ничего страшного, у нас запасные есть.
Сука, подумал я, а запасных Стасов у вас случайно нет?
Подъехали. Зашли в дом. Первое, что я увидел, — Барият жива и здорова. Знаете, что она делала? Подметала пол.
Слезы, объятия. Стас жив, Шамиль тоже. У Стаса ободраны лицо и руки. Но заботливо обработаны. Вы поняли кем.
— Стасик, где это тебя?
— Когда антенну снимал.
— Снял?
— Снял, все в порядке.
— Стасик, ты больше так не напрягайся (я недобро посмотрел на «куратора»), если что — хрен с ней, вот, товарищ говорит, у него запасных много, а ты у нас один…
Джабраил что-то пробормотал в рацию.
— Мужики, пошли покурим, пока опять не началось.
Я демонстративно повернулся к Джабраилу спиной. Вышли. Сели на лавочку, закурили.
Открывается калитка, и во двор заходит — кто бы вы думали? Правильно — Надир-шах Хачилаев, собственной персоной.
— Кыра, задарова!
Что-то в нем неуловимо изменилось. Осунулся, что ли?
— Привет, Надир.
— Как дила?
— Зашибись.
— Да… Палучаютса матэриалы?
— А тебе твои ребята распечатки не дают?
Он и глазом не моргнул.
— Сылушай, Кыра, тут тхакоэ дэло — я хачу в эфыр вытти.
— Не понял? (Понял я все, понял.)
— Ну. Я хачу па вашэму каналу прызват мыровоэ саобчество патрэбоват от Кирэмла прэкратыт варварскую бамбаррдыровка мырных сол.
— А-а-а…
— А дла начала выпустыт жешшин и дэтэй.
Я ему нужен. Значит, могу быть наглым.
— Так чего же вы их раньше сами не эвакуировали?
— Кыто ж знал?
— Не, Надир, мутная история. Вы просто надеялись, что федералы не решатся на обстрел. Женщины и дети — живой щит. А они решились.
Глаза Надира сузились. Плевать.
— Так ты выведэш мэна на канал?
Он сверлил меня глазами, пугал. Умело, кстати. Если бы я сказал, что мне не было страшно, — это было бы неправдой. С другой стороны, во мне закипала злость. Какого черта? Я к нему нанимался? Он мне помогал? Ни фига, он меня использовал. Я его, кстати, тоже. Значит, мы партнеры, и не надо меня пугать. Он, конечно, может меня зарезать, расстрелять, но тогда точно — прощай, «Мировое соебчество». И он это понимал.
