Собственно говоря, кое-что я знала и так. Раисин отец долгие
годы служил председателем городского совета Скальска. Теперь подобная должность
называется красивым иностранным словом «мэр». Городок расположен в Сибири, а
чем дальше от Москвы, тем больше власти у местных начальников. Лев
Константинович Скоркин управлял хозяйством крепкой рукой, не забывая при этом
про собственное благополучие. Рая выросла в отличной квартире, в окружении
нянек и гувернанток. Мама Раечки давно скончалась, Лев Константинович
вдовствовал. Естественно, никаких проблем с поступлением в престижный
московский иняз у Скоркиной не оказалось. Вдали от строгого отцовского глаза
она радостно загуляла – веселые компании сменяли одна другую, благо для этого
были созданы все условия. Жила Скоркина не в общежитии, а на съемной квартире,
папа присылал огромную по тем временам сумму – четыреста рублей в месяц. Так
она и проплясала до четвертого курса, раздражая женщин-преподавательниц дорогой
косметикой и шубами, но в начале пятого года обучения все рухнуло.
Приехавшая из центра комиссия вскрыла в Скальске массу
служебных злоупотреблений. Шли застойные годы. Как правило, подобные факты
заминались, и проштрафившегося руководителя тихо отправляли на пенсию «по
состоянию здоровья». Но на сей раз отчего-то решили устроить показательный
процесс.
Льва Константиновича арестовали. «Нет расхитителям
социалистической собственности!» – кричали газеты. Бедный Скоркин в мгновение
ока оказался в См! О. Расследование начало набирать обороты, но тут у бывшего
мэра приключился инсульт, и он благополучно умер до суда.
Раечке все-таки повезло. Она не превратилась в дочь
уголовника, отбывающего срок на зоне, и с чистой совестью могла в дальнейшем
писать в анкетах: «Отец скончался». За неимением основного подозреваемого дело
прикрыли и сдали в архив.
Из института ее не выгнали, скорей всего просто пожалели. Но
из отдельной квартирки пришлось перебраться в общежитие и жить на копеечную
стипендию. Сокурсницы, недолюбливавшие Раису за наряды и французские духи, тихо
злорадствовали.
– Как же ты за Ваньку выскочила? – поинтересовалась я.
Рая вздохнула:
– Он давно на меня глаз положил, только я на него даже не
глядела. Знаешь, какие ухажеры были?
Знаю, знаю. Сливки, «золотая» молодежь. Только после истории
со Львом Константиновичем все разом испарились, а Ванька остался и предложил
руку и сердце.
– Деваться-то некуда! – бесхитростно признавалась Раиса. –
Ну не в Скальск же возвращаться? Вот и согласилась. Если бы не мамочка его
проклятая, одно имечко дорогого стоило – Гортензия Фелицатовна! – было бы
сносно. И ведь она меня раньше привечала и все приговаривала: «Давай, Раечка,
выходи за Ванюшу, помогу, чем смогу, деньги есть».
И это была правда. Гортензия заведовала крупнейшим
универмагом, и Ванька перед экзаменами и зачетами появлялся в институте
нагруженный коробками. Наши преподавательницы щеголяли в одинаковых сапогах
«Аляска» и финских трикотажных костюмах. Впрочем, Клюкин не вредничал,
частенько водил и нас через черный ход в магазин.
– А потом разом все переменилось, – продолжала Рая, – только
Ваня заикнулся о женитьбе, она как заорала: «Не нужны нам тут лимитчицы из
Скальска!»
Естественно, дочь городского головы и дочь подследственного
– две разные девушки. Но маменькин сынок Клюкин неожиданно проявил твердость и
отнес заявление в загс.
Но лучше бы он этого не делал, потому что свекровь просто
стала сживать молодую невестку со света. Сначала не дала разрешение на
постоянную прописку на своей жилплощади.
– Разведешься с шалавой через три месяца, а она квартиру
делить заставит, – бурчала Гортензия Фелицатовна, – голодранка, нищенка,
лимитчица… Разве я такую жену Ванечке хотела?
Рая помалкивала, думая, что свекровь в конце концов
свыкнется и успокоится. Но через пару лет стало только хуже. У Гортензии
неожиданно нашли рак. Придя из больницы, Клюкина вытянула вперед руки и
трагически произнесла, указывая на Раю:
– Ты виновата, вся онкология от нервов, убирайся из моего
дома.
Рая беспомощно глянула на Ваню, а тот только переминался у
двери, бормоча:
– Ну ладно, ладно, уж извини мать, больная ведь!
Умирала свекровь мучительно и отошла в мир иной с
проклятиями на устах.
Рая решила, что несчастьям пришел конец. Куда там! Теперь
начал выделывать фортели Иван. Каждый день в доме разгорался скандал.
– Чего же ты от него не ушла? – удивилась я.
– Куда? – воскликнула Рая. – На улицу?
– Ну почему, – сказала Таня, – квартиру бы разменяла.
– Ха, – выкрикнула Скоркина, – да он не давал мне разрешения
на постоянную прописку! Только год тому назад квартиру в равных долях
приватизировали, и то потому, что он испугался. Сказала ему: или со мной
жилплощадью делишься, или больше из запоя выводить не стану, подыхай в
блевотине.
– Он пил? – тихо поинтересовалась Таня.
Рая кивнула и толкнула дверь в смежную комнату:
– Во, глядите.
Большая спальня была почти пуста. У окна валялся на полу
комковатый ватный матрас, подушка без наволочки, драный плед. В воздухе воняло
кислым.
– Любуйтесь, – тонким голосом произнесла Рая, – все
подчистую вынес. И книги, и посуду, и мебель. В других помещениях не лучше.
Жрал ханку, как верблюд воду, и ведь не помирал никак! Во здоровье имел!
Запоями страдал. Два месяца ни капли в рот не берет, потом бац, три недели
упивается.
– Где же он работал? – удивилась я.
– А нигде, – пояснила Рая, – сначала в Библиотеке
иностранной литературы, потом в Нм м, следом в институте преподавал, потом в
школе… Отовсюду выгнали. Ну кому пьянь нужна? Ну уж потом совсем вниз покатился
– дворник, грузчик, стеклопротирщик… Да и там не удержался. Вещи стал
продавать, у меня из сумки воровал.
– Сама где служишь? – прервала поток жалоб Таня.
– Сейчас нигде. На инвалидности, астма у меня, – пояснила
Рая, – вторую группу имею.
В комнате повисло напряженное молчание. Мы сидим тут почти
два часа, а Скоркина даже ни разу не кашлянула. По-моему, с такой формой астмы
следует искать службу. Очевидно, та же мысль пришла в голову и Тане, потому что
Иванова сказала:
– Неправда, будто сейчас нельзя найти работу. Да, министром
не возьмут, но полы в супермаркете мыть – сколько угодно.
