К тому моменту, когда Беседа подкатил к салону с тремя полными канистрами бензина, два «Мерседеса» уже стояли на почтительном расстоянии от здания. Искореженная груда металлолома, в которой с трудом угадывались когда-то благородные очертания «Тойоты», одиноко чернела на фоне начинавшего светлеть горизонта.
Эдик вырвал из рук Джона сразу две канистры и бросился внутрь. Третью подхватил Колокольчик.
– А мало! Мало им! – вдруг взвизгнул Беседа. Схватил валявшуюся рядом уже ненужную биту и яростно начал колотить по несчастной японке.
– Уймись! – рявкнул Ученый. – Чай, машины-то проезжают.
Хотя кто остановится, кто попытается вмешаться? Боятся все, да и плевать – не их добро… Он пожал плечами, прикурил и, не закрывая крышку «Зиппо», дождался, когда Отвертка с Лехой выберутся наружу. Колокольчик был особенно азартен и последние капли бензина выливал тонкой струйкой, картинно и эффектно, как это делали герои американских боевиков.
– Готово!
– Тогда по машинам.
Он посмотрел, как тронулся с места Колокольчик, таща на тросе «мерс», как завел второй Отвертка, и кинул зажигалку. Снова, будто в кино, горящая змейка побежала внутрь здания. Беседа заскочил в «Галендваген», приоткрыл дверь, Ученый прыгнул рядом. Отъехали недалеко. Джон не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как полыхает стан врагов.
– Получше, чем в Новый год, – удовлетворенно заметил он.
* * *
Отмечать Новый год в Мытищах на старой Колокольчиковой квартире решили с таким расчетом, чтобы после полуночи выбраться на берег Яузы и там побеситься вдоволь. Погоду на ночь обещали самую что ни на есть праздничную – в меру холодную, ясную и безветренную. Самое время покуражиться, гонки на льду устроить. Эдик даже предлагал без телок обойтись. Но тут взбунтовался Леха. Новый год без телок? Эт-т-то что о нас люди подумают? В общем-то, ничего, наверно, не подумают, прикинул Ученый, а если подумают… Ну, да черт с ним, с девчонками веселей. Будут зрителями. И готовить, кстати, тоже им.
Разбитная Любашка, новая Колокольчикова пассия, – и где он только таких каждый раз откапывает? Все как на подбор, этакие русские красавицы. И непременно с длинными русыми косами и абсолютно незамутненными мыслью огромными голубыми глазами. Так вот, Любашка старательным детским почерком исписала три листка списком продуктов и вручила Беседе.
– Каждый раз, как в корзинку что положишь, галочку ставь напротив, – назидательно погрозила она пухлым пальчиком, – чтоб не перепутать.
Джон с ужасом посмотрел на список, но молча кивнул и влез в «бомбу».
Прошло два часа.
Стрелки медленно, но неуклонно приближались к полуночи. Небольшой – то, что в холодильнике с давних времен осталось, – запас Колокольчикова пойла подходил к концу. Беседы не было.
Телик уже с некоторым усилием выдавливал из себя традиционный бестселлер «С легким паром», новый – подарок Лехе от соратников – музыкальный комплекс натужно выдавал очередную порцию Круговых откровений.
Кроме телевизора и огромной двуспальной кровати с двумя вычурными абажурами по бокам, в комнате не было ничего. Когда-то здесь проживало все семейство Николиных. Но год назад Леха прикупил по дешевке в соседней Перловке вполне приличный деревянный домишко с обширным хорошо обработанным участком и поселил там почти спившуюся мамашу.
– Ей там веселей. Целыми днями в огороде копается, там воздух хороший, пить перестала, помолодела даже. К ней уже и мужики подъезжать стали. Серьезные. А я туда почти каждый день заезжаю, продукты привожу, дрова, между прочим, сам колю, – обиженно заявил Колокольчик, когда Перстень обругал его за выселение матери.
А героический папаша Николин, пропавший полтора десятилетия назад, кажется, вовсе не стремился занять причитающуюся по прописке площадь. Если, конечно, помнил, где проживал… Сам-то Колокольчик уже давно снимал квартиру у Петровских ворот, но это родовое гнездо упорно держал исключительно для длительных любовных утех, регулярно следующих после суровых трудовых будней.
Сегодня интимный уют был грубо нарушен совершенно не вписывающимся в обстановку старинным круглым дубовым столом и дюжиной разномастных стульев, позаимствованных хозяйственной Любашкой у соседей. Украшением служила небольшая голубая елочка, срубленная всего несколько часов назад безжалостной Лехиной рукой в соседнем парке.
Михаил покосился на скучающего возле окна Нанайца – эта совсем неподходящая к картинно-славянской внешности Антона кличка прилипла, тем не менее, намертво – и уже который раз втайне порадовался, что с ними нет Насти. Скандал был бы неминуем: мало что не в ресторане, так еще и эта задержка Беседы… Ох, здорово все-таки, что он ее на праздники в Париж отправил. Пусть там по магазинам пошляется, приедет, хоть несколько дней в хорошем настроении будет. Потом, правда, снова начнет финты выкидывать, ну да ладно, разрулим как-нибудь.
* * *
Их роман с Анастасией Рожкиной, так бурно и драматично начавшийся в памятный августовский день девяносто пятого, оказался для Михаила почти непосильной ношей. Настя ничем не отличалась от брата по части запросов и требований, а в чем-то даже превосходила его. Если Антон, по всей видимости, смирился с утратой своего прежнего статуса, то девушка даже не думала о том, что для нее в жизни что-то переменилось. Она считала себя не то что звездой первой величины – хотя даже по родным, хабаровским, меркам никогда не принадлежала к высшей элите, – а просто Солнцем. Как всегда, с большой буквы. Ее материальные запросы были таковы, что Михаил, впервые действительно и по-настоящему влюбившийся, поначалу даже растерялся. А потом ужаснулся… Но уже не мог остановиться. Эта любовная круговерть влекла его с такой силой, что никакие тормоза уже не срабатывали. Настина потрясающая красота сбивала его с толку. Он мог сколько угодно думать о том, что не стоит труда порвать с ней в одночасье, но, лишь мельком заметив ее издалека, тут же забывал обо всем на свете. Готов был делать для нее все, что попросит, и еще сверх того, сверх своих сил и возможностей. И делал. А она благосклонно принимала его дары и требовала еще.
Но денежные проблемы меркли рядом с теми муками ревности, которые приходилось чуть не ежедневно испытывать Ученому. Нет, она не была шлюхой, больше того – она преданно любила его. Но это абсолютно не мешало Анастасии с какой-то целью или просто из прихоти крутить интриги с преподавателями, перспективными чиновниками, восходящими шоу-звездами, успешными бизнесменами и начинающими политиками.
Трудно было даже представить – он бы не поверил, если б множество раз не видел этого сам, – как преображалась эта панкующая стерва в обществе интересующих ее мужчин. Да что там интересующих! Просто тех, кто попадал в поле ее зрения. Резкие движения вдруг становились плавными и утонченными, зоркие и внимательные зеленые глаза закрывала волнующая грустная поволока, хищное выражение лица сменялось на томное и загадочное. А хрипловатый резкий голос начинал журчать так нежно и призывно, что, кажется, даже закоренелые геи начинали задумываться о правильности своей сексуальной ориентации.
