И на них стервятниками слетались воры в законе – предтечи новорусского рэкета.
Они пришли издалека. Вор в законе появился еще в царской России. Но в конце 1917-го сходняк «законников» принял решение поддержать советскую власть: «грабь награбленное» пришлось вполне по воровскому сердцу. Кое-кто из лиходеев даже поступил на службу в ЧК, а хозяева ночной Таганки в угаре НЭПа строили московскую милицию.
Лет через десять – пятнадцать, когда «социально близкая» власть окрепла, стальной кулак НКВД не делал исключений. Блатных пускали в расход по 59-й статье – за бандитизм и нарушение порядка управления. ГУЛАГ ставил «законников» перед выбором: либо закорешиться с оперчастью и работать под «кумом», либо уйти в отрицалово, иначе говоря – под пулю в ров. Спасались те, кто принимал красную власть как данность, помогал операм и мордатым душить политических и бытовиков. Но и такие ждали иных времен, втихаря оттягиваясь песней «Правят мусора и коммунисты, славу, падлы, Ленину поют…».
И эти времена пришли. Гулаговская проволока ржавела. Выжившие правильные воры гордились собой. «Подментованные» простили сами себя. Подпольный мир дышал все привольнее. Потому что свободнее начинала дышать вся страна.
Но воры в законе считали, что живут своей жизнью, не оглядываясь на законы. Они не работали на государство. Не признавали красных ксив. Не заводили семей. Не пили и обычно не курили. Никого не били своими руками. Зато они воровали. Зато не боялись тюрьмы и зоны, где проводили полжизни. Зато лихой уголовный мир слушал их как непогрешимых и всемогущих, а страшная власть государства, скрежеща зубами, отводила глаза в сторону, бессильная перед самозваной властью подполья. Вор в законе короновался сходняком – и становился номенклатурой преступного мира. Коммунистический закон отражался воровскими понятиями. Пленум – сходкой. Указ – малявой. Бюджет – общаком. Пистолет исполнителя наказаний – финарем шустрилы.
И когда коммунистической власти пришел срок умереть, ее воровская тень шагнула на презираемый ею красный свет. «Бродяжня, к вам наш призыв! Наше время пришло!» – писали в 1989-м старые воры малявы на общий и усиленный режим.
Но воры сами не заметили, как коммунизм успел переродить их понятия и их самих. К началу «золотых девяностых» традиции хранила лишь небольшая группа стариков, заглядывавших на волю между многолетними отсидками, ворочавших безумными деньгами общаков и регулярно прогуливавшихся – понятия обязывали! – на вокзал или в метро, чтобы самолично увести лопатник.
Но, вообще-то, ушли в романтику прошлого правила не работать, не иметь семьи, жить скромно, не прикасаться к оружию. Разве что насилие вор в законе собственноручно не применял – на то хватало людей попроще. Все чаще воровской титул шел на продажу, старого «законника» теснил нафаршированный баблом «апельсин» из молодняка (что характерно: чаще всего из «лаврушников», кавказцев).
А главное, нарушилась основа основ воровских понятий: запрет иметь дело с властью. Воры в законе закрутили дела с чиновниками. Перемешали общаковые деньги с деньгами, уведенными из госбюджета. Сели за один стол с «погонами». Вложились в бизнес чиновных сынков и жен. Они пришли на «распил» России хорошо заряженными, с солидным первоначальным капиталом.
И вдруг самодовольное лицо вора натолкнулось на крепко сжатый кулак.
Поначалу коронованные не замечали таких, как Перстень. Но вдруг шустрилы, приходящие снимать деньги с цеховиков, стали падать – под ударами, под ножами, под монтировками, под битами, под пулями. Оказалось, цеховиков есть кому охранять. Возникшие из ниоткуда рэкетиры становились секьюрити у тех же цеховиков, превратившихся в российских частных предпринимателей. И начали организовывать собственные фирмы, нагло отказывавшиеся платить в воровской общак. Братва, бандиты, спортсмены – названий много, суть одна: дармоедов не кормим. Началась Великая Криминальная война воров с братвой.
Бригада Перстня начала с охраны новоучреждавшихся кооперативов. Несколько удачных терок принесли приличные премиальные. Деньги были вложены в оружие, закрутившееся между Россией, Абхазией и Таджикистаном. Новые деньги пошли в сигареты и водку, прокрутились, многократно воспроизвели себя и ураганом вошли в строительный сектор, дав на выходе несколько автоцентров и сопутствующих цехов.
«Золото должно расти и давить», – раз и навсегда припечатал О'Генри. И оно разрослось – в казино и ночные клубы, рестораны и автосервисы. Никто уже не считал процентов, как и трупов, которых эти проценты стоили. Три четверти этих трупов легли со стороны «синих», с зоновскими наколками, взбеленившихся от наглости очередного молодого волка, но вынужденных отъехать. На этом участке фронта войну выиграла братва. Дармоедам пришлось кормиться в другом месте. Одно из подразделений Перстня держалось узкой специализации на автоугонах и даже после общей легализации не торопилось выходить на свет. Перстень и не настаивал – парни и так вполне оправдывали себя. Напрягало лишь одно – служба внутреннего контроля регулярно информировала: один из ребят контактирует с ворами. Может, просто трет за жизнь. Но может, и что-то поглубже. Вряд ли это была случайность – Антона Рожкина по красной социальной памяти тянуло к тем, кто лучше своих был способен его понять.
20 августа 1997 года
Леся Стерхова
– А каков же он теперь, твой Перстень? – спросила Леся.
Она зябко поежилась, энергично потерла руками плечи.
Был предрассветный хмурый час, когда все вокруг кажется серым, тонущим в вязком непроницаемом киселе, поднимавшемся от воды и заполнившем все улицы и переулки вдоль набережной Москвы-реки.
Все уже было сказано-пересказано. Собственно, о себе Ученый почти не говорил, а Лесина история была тривиальной и для других, вероятно, очень скучной. Только что закончила институт Сурикова, искусствовед. Абсолютно не приспособлена к жизни, тем более с такой профессией. Работы найти по специальности, разумеется, не смогла. Папа с мамой, конечно, обыкновенные московские интеллигенты, без наворотов, инженер и учительница, просто классика какая-то. Даже удивительно, что дочка без блата поступила. Хотя нет, не удивительно. В то сумасшедшее время про высшее образование вообще мало кто вспоминал, все в торговлю ринулись. Или в политику.
– Да как же вы жили-то все это время? И сейчас.
– Да как все. Ты думаешь, что таких вот, как ты со своими приятелями, больше?
– Каких «таких»? Кто мы, по-твоему, а?
– А ты кем считаешь?
– Наиболее продвинутым, динамичным и жизнеспособным социальным объединением новой России. Если хочешь, новгородские ушкуйники. Да, у нас собственные этические установки, то есть «понятия». Наши бизнес-корпорации – единственная сила, адекватно противостоящая бюрократизму и олигархии.
Леся остановилась, порылась в сумке, извлекла мятую пачку сигарет, быстро прикурила и заметила:
– Сказано, конечно, красиво, может, даже и правильно, но вовсе не уверена, что твоя «корпорация» защитит меня от какого-нибудь бюрократа. Я уж про олигарха, польстившегося, скажем, на родительскую квартиру, не говорю… Не тот круг, у вас только свои.
