— Я вот только не пойму, — опять задал вопрос Кнут, — почему ты сказал в Шустрого не стрелять?
— Он же хороший человек, — сказал, слегка улыбаясь Бандера, — зачем его убивать?
Парни переглянулись и с удивлением уставились на старшего, явно не согласные с его столь высокой оценкой Шустрого.
— Да нет, — произнес Виталий, давая понять, что это была шутка, и продолжил свои объяснения, — оружия у него все равно не было, сто процентов, поэтому и сказал, чтоб вы на него время не тратили, а стреляли в тех, кто с оружием, если что. В таких переделках все решает каждая секунда. Потратил ее на безоружного Шустрого, другой в это время в меня пальнул.
— А я думал, потому что вы сидели вместе, — сказал Стас, по кличке Скороход.
— Говорят, вы даже ели с одной чашки, — проговорил Дон, глядя на Виталия.
— Ну, пока он повязку не надел, — показал свою осведомленность Кнут-младший.
— Не в этом дело, — начал Виталий, жуя кальмар и запивая его пивом, — мне без разницы, красные, черные. Я если бью, то всех одинаково. Есть такие черные, которых не бить, а убивать надо. На тюрьме пальцы гнут, стаей могут и на человека кинуться. А в лагерь приходят — сучить начинают и повязки одевают. На меня такие тоже в тюрьме кидались, пытались, по крайней мере. Я просто еще не до всех дотянулся.
Виталий сделал глоток пива, посмотрел на своих друзей и продолжал:
— У нас же тоже красные есть — Рустам в моем отряде культоргом был одно время, а Холодок завхозом на одиннадцатом. В этой жизни главное человеком быть, — заключил Бандера.
Длинный, тянувший пиво из горлышка, внимательно оглядел комнату, мебель и спросил Виталия:
— Че ты ремонт не сделаешь нормальный?
Виталий, засовывая в рот кальмар, повел глазами по углам комнаты и равнодушно ответил:
— Сделаю, может, когда-нибудь, — по его тону можно было понять, что, мягко говоря, ремонт его мало интересует. — Пока мне и так нормально. После лагерных бараков и здесь «Гранд-Отель», — невесело усмехнулся Виталий и продолжил. — Я не привык к роскоши. Да и не в этом счастье. Это я вам как доктор говорю. Сам недавно понял, что не в этом.
После этих слов глаза Виталия потеплели, и он задумался, не глядя ни на кого, но даже по его обычно не проницаемому лицу было заметно, что думает он о чем-то приятном и хорошем.
* * *
Темно-синий «Челленджер» медлено и плавно по едва заметной тропинке вполз на вершину сопки, за рулем сидел Старик, слева Бандера, на заднем сиденье расположился Толстый. Ехали молча, думая каждый о своем. Эти сопки окружали город со всех сторон, хотя сам он находился на равнине. Этаже сопка, отделяющая центральную часть города от других районов, называлась сопкой любви. Сюда часто заезжали влюбленные и не очень пары полюбоваться на город сверху.
Старик остановил машину на самой вершине сопки, рядом с черным огромным крестом, воздвигнутым друзьями погибшего здесь местного авторитета. Виталий вышел первый, за ним Старик и Толстый. Подошли к кресту, помолчали, потом повернулись лицом к городу. С вершины сопки сквозь голубоватую прозрачную дымку был виден почти весь город, уютно расположившийся среди холмов. Он лежал, как на ладони, укрытый свежей зеленью.
— Потеплело как быстро, — сказал Виталий, глядя куда-то в даль.
— Красиво-то как! Да? — восхищенно произнес Старик, невольно залюбовавшийся панорамой родного города, и действительно картина весеннего Уссурийска завораживала, так бы смотрел и смотрел.
— А раньше не замечал? — с доброй улыбкой спросил Старика Виталий.
— Так раньше ж зима была, — сказал Старик так, будто удивился, что Виталий не понимает такой простой вещи.
Бандера весело рассмеялся над его своеобразным пониманием красоты.
— Люблю этот город, только сдается мне, что выжить нас отсюда хотят, если не больше, — сказал Виталий друзьям, продолжая задумчиво смотреть в даль, на лежащий под ногами город.
— В смысле, если не больше? — встрепенулся молчавший до этого Толстый, толи его не трогали красоты родной приморской природы, толи просто он стеснялся проявлять лирические чувства.
— Грохнуть, что ли? — спросил он напрямик у Виталия.
— О плохом думать не будем, но все они настроены против нас, — начал отвечать Бандера. — Шустрый после стрелки вообще здороваться перестал. Раньше хоть на сигнал нажимал, а теперь делает вид, что не видит.
— Я чувствую, как атмосфера накаляется! — Виталий произнес эту фразу с несвойственной ему эмоциональностью, почти воскликнул и уже спокойней продолжил: — Нужно ее срочно разрядить. Сегодня гонки. Толстый, «Марк» готов?
— Да, вчера вечером забрал с покраски.
— Сегодня должны выиграть шустрые, если выиграем мы, это может переполнить чашу, — говоря это, Виталий достал из внутреннего кармана темные очки и надел их, его глаза не выдерживали яркого света. — Выиграют они — будут радоваться победе над нами хотя бы в этом. И это разрядит обстановку на некоторое время.
— Виталь, тебе не кажется, что это подхалимство? — спросил Толстый несколько недовольным тоном.
— Знаю, но, кроме нас троих, об этом никто не догадается, — ответил Виталий, он прекрасно понимал чувства друга и разделял их, но это была уже политика.
— Мы все сделаем грамотно, — продолжал Бандера. — Мы сейчас не сможем воевать с ними, они сильнее нас. Мы должны избрать такую тактику. Так что делайте, как я говорю, — говорил он друзьям, продолжая неотрывно смотреть на панораму города. — Только не перестарайся, — эти слова были обращены исключительно к Толстому, он должен был участвовать в гонке. — Шустрый так давно меня знает, что может раскусить мою игру. Если придется сбросить ход на финише, что бы пропустить их, тормози коробкой. А еще лучше лампочки тормозные на всякий случай убери, а то нажмешь машинально и все.
— Я не узнаю тебя, братан! — возмущенно заговорил Толстый, он давно был недоволен поведением старшего: — Еще не так давно, ты бы пошел и расстрелял их всех, без всяких базаров!
Толстый говорил это, и глаза его горели, он с тоской вспоминал еще не очень старые, добрые времена девяностых годов, когда можно было пойти и завалить врага, а не играть с ними в бирюльки.
— Нет, они не стоят того, чтобы из-за них садится в тюрьму… и тем более получать пулю, — ответил товарищу Бандера. — Пусть думают, что они сильнее и умнее нас. Поехали! — сказал Виталий, давая понять, что дальнейших прений не будет, и первым направился к машине.
Старик и Толстый стояли, засунув руки в карманы брюк, и молча наблюдали, как Бандера подходит к машине, как в нее садится. Они оба были не в восторге от решения старшего, но в глаза сказать ему об этом не решались.
Когда Виталий сел в джип и закрыл дверь, Старик подошел к Толстому и сказал, показывая головой на Бандеру:
— Это из-за нее он таким стал, — но для Толстого эта была не новость, и он, давясь бессильной злобой, сказал:
