«Хрен с ней, с этой принцессой, — думал он, — пускай сопли свои разводит хоть со всем централом, мне же лучше. Эти лохи же шлют ей всё, «от бинта до ваты», а получаю почти всё я. Пуска-ай…»
* * *
Шаповалов стоял во дворе тюрьмы между старым и новым корпусами и нервно теребил в руках верёвку с трёхконечной железной кошкой на конце. Он ждал, когда на новый корпус потянут коня с малявами и грузами со старого корпуса, чтобы перехватить их. Раньше они, опера и дубаки, делали так иногда, когда была информация о передвижении какого-нибудь особо стрёмного малька или груза. А то и просто, когда чаю не с чем было попить. Арестанты постоянно слали друг другу всякие сладости и импортные сигареты, покупать которые военным зарплата особо не позволяла. Но перехватить коня было не так просто, перед отправкой грузов трассовые пробивали поляну, выставляя на улицу зеркало на палочке и внимательно изучая движения во дворе. И чтобы всё же выхватить груз нужно было обладать необычайной скоростью и сноровкой, потому что нужно было успеть добежать из-за угла корпуса, где приходилось прятаться, и метко кинуть кошку, чтобы попасть впереди привязанной к коню кишки с грузами. Если попадёшь сзади и даже если оборвёшь там заточенными зубьями кошки, то саму кишку трассовики всё же затянут к себе. А тянули они с такой скоростью, что попасть было очень трудно, и чаще обрывали только самого коня и груза им не доставались.
Но сегодня Шаповалов, обладающий прекрасной физической формой, был настроен решительно и не сомневался в том, что сумеет перехватить почту со старого корпуса. Ему не давал покоя вопрос, как Ольга относится к «ухаживающему» за ней Протасу. Он знал, что этот заключённый многого может добиться, обладая даже в тюрьме большими финансами, чем получает на своей работе сам Шаповалов. А потому видел в нем серьёзного соперника и решительно был настроен помешать возможному развитию отношений.
Как только опер увидел как контролька, натянутая между корпусами, стала сменяться прочной, сплетённой из нитей верёвкой, именуемой конём, он весь напрягся и приготовился к быстрому броску. Он во все глаза вглядывался через сгущающиеся сумерки на повисшую между корпусами верёвку, пытаясь уловить её движение. И как только она дёрнулась, он сразу выскочил из-за своёго укрытия и во весь дух понёсся к ней, раскручивая на ходу кошку. Вот из-за угла показалась кишка, с большой скоростью перемещающаяся от одного корпуса к другому на высоте второго этажа в начале пути, и по мере приближения к новому корпусу поднимающаяся на третий этаж. Когда Шаповалов подбежал к уже поднявшейся выше второго этажа кишке у него оставалось всего две-три секунды, только для одного-единственного броска. Сделав ковбойскую стойку, он запустил кошку в небо, и как только верёвки пересеклись со всей силы потянул на себя. Успел как раз вовремя, кошка подтянулась к коню и перерезала его прямо перед идущей на полном ходу кишкой и она плашмя полетела на землю.
Шаповалов сразу кинулся к ней. Но на верном и быстром броске кошки он, видимо, так сильно сосредотачивался, что выложился весь и, сделав неловкое движение, упустил кишку прямо из рук. Ловкие трассовые, сразу поняв что к чему, быстро тащили её конём обратно на старый корпус. Кинувшись за стремительно скользящей по земле кишкой, опер опять сделал неверное движение и, споткнувшись, упал. В бессильной злобе он лежал и смотрел, как она поднимается с земли по стене корпуса на второй этаж и исчезает за решёткой камеры.
Шаповалов не мог видеть, как за другим углом нового корпуса стоял и, закрывая рот сам себе, смеялся с него старший кум Дунаев. Его голова сейчас болела о другом: как перехватить маляву на Протасова. Рано или поздно дорогу всё равно наладят, это дело десяти минут. А караулить здесь каждую ночь он не сможет физически и, если даже сегодняшний малёк он не пропустит, то потом будет другой, третий и из них могут сложиться отношения. Он-то прекрасно знал, как в тюрьме это быстро происходит.
Поднимаясь с земли и отряхиваясь, он вдруг вспомнил, что сам отдавал распоряжение оставить в восьмёрке, через которую как раз проходила дорога в женские хаты, одного заключённого, который наверняка прекрасно понимал, кому он обязан своей спокойной жизнью.
Шаповалов хотел сразу же отправиться в корпус и вытащить его из камеры. Но подумал, что пока будет ходить и разговаривать с ним, трассовые успеют опять словиться и переправить недошедшую кишку с малявами. Он решил отложить этот разговор до утра и подежурить эту ночь тут. Вдруг всё-таки получится перехватить эту проклятую кишку?
* * *
Протас ходил по камере с озадаченным видом. Он то и дело подходил к окну и всматривался в сумрак, не словились ли ещё трассовые хаты корпусов после обрыва трассы опером. Ему не давала покоя мысль о том, что Солома всё-таки мог клюнуть на Ольгу, раз он её увидел, и попытаться наладить с ней отношения в обход Протаса. Павел не доверял блатным, которые, по его мнению, в глаза могут улыбаться и называть братом, а потом легко воткнуть нож в спину и завладеть твоим имуществом, в том числе и «утешить», с последующей приватизацией, вдову.
К тому же здесь, в тюрьме, смотрящий обладал гораздо большими возможностями по части посещения друзей или даже подруг, которых, как думал Павел, Соломе могут привести прямо в холопскую свиданочную. Возможности же самого Протаса ограничивались посещением кого-нибудь из друзей на этом этаже в нормальную смену или в лучшем случае на этом корпусе. Чтобы посетить другой корпус нужно было покупать и того корпусного тоже и вместе с ним ещё половину тюрьмы. Да и то такое было возможно в том случае, когда все нормальные для арестантов дубаки попадают в одну смену, что бывает крайне редко. И к тому же у них, дубаков, тоже процветает стукачество и большой риск не только потерять все деньги, но и угодить в бочку.
Единственную же его надежду, этого друга хозяина, по вечеру куда-то перекинули «с вещами». Подозрения Протаса насчёт Соломы подкрепились необычной заинтересованностью смотрящего, не просто так же он задавал эти вопросы насчёт Ольги. А проверить это был только один способ, но Павел никак на него не решался и с дрожью в спине ждал, когда словятся трассовые.
Дело в том, что единственная постоянная дорога ночью к женщинам проходила через его соседей с хаты восемь шесть, именно они катались той частью продола старого корпуса, через которую шли малявы и груза на женский аппендицит. С другой частью продола старухи, на котором была только одна женская камера — один шесть, каталась хата девять один. А единственная смена, в которую там могли передать что-то через продол на остальных женщин, прошла сегодня днём и будет только завтра ночью. Так что сегодня у Протаса был пока единственный реальный шанс хоть на какую-нибудь информацию. Но интересоваться малявами, которые идут с какой-либо хаты в другую, а тем более в семь восемь или оттуда, было опасно. Могли заподозрить в стукачестве. Поэтому Протаса просто мандраж пробивал, когда со старухи пошла кишка на новый и он облегчённо вздохнул, когда коня оборвали. Ведь у него был реальный, но очень опасный шанс прояснить ситуацию. Можно было просто поинтересоваться, есть ли мальки с хаты один восемь на семь восемь. Хата восемь шесть хоть и была по соседству, но их разделял лестничный пролёт, и с ними катались через этот пролёт его соседи снизу. Ночная дорога с женских хат на семь восемь опять же проходила только через них, и Протас каждый раз волновался, проходя мимо кабуры в нижнюю камеру. Уж очень ему хотелось узнать, пишет ли Ольга смотрящему или нет.
