– Ну потом, в середине месяца, он квартиру продал, а уж куда
делся – не скажу, – тараторила бабуська, – наверное, решил поскорей съехать,
чтобы о неприятностях забыть, кому охота о такой жизни вспоминать!
– Она была настоящей сумасшедшей?
– Ой, милая, – заквохтала Алевтина Марковна, – сумасшедшее
не бывает! Иногда откроет окно и орет дурниной:
– Спасите, пожар!
Или еще похлеще:
– Убивают, убивают!
Первое время соседи и прохожие на проспекте пугались и
кидались в квартиру, потом Михаил заложил окно.
– Прямо совсем забетонировал, – самозабвенно сплетничала
бабушка, – небось весь день электричество жег и бешеные деньги за свет потом
платил. А еще она у него пару раз убегала и голая по лестницам носилась. Бежит,
визжит! Жуть, одним словом, прямо жалко мужика. Конечно, ужасно, что молодая
женщина скончалась, но, с другой стороны, скажи, разве это жизнь? И ведь
красивая была, беленькая такая, волосы пушистые!
– Беленькая? – переспросила я, припоминая, как ярко
переливались под светом люстры темно-каштановые пряди Лены, когда мы сидели за
обедом у Верещагиных. Хотя при современной химической промышленности цвет
кудрей можно менять хоть пять раз в день.
Глава 15
Так и этак поворачивая в мыслях собранные сведения, я села в
машину и тихо поехала вперед. Путь лежал через центр, естественно, в
полседьмого вечера тут образовалась жуткая пробка. Автомобили двигались, словно
беременные лемуры, и я пожалела о том, что не выбрала другой путь.
Закурив, я уставилась в окно. Визит к Алевтине Марковне не
внес никакой ясности, скорее наоборот, еще больше запутал дело. Если Лена
умерла 30 марта и около десяти утра была отправлена в морг, то она никак не
могла прийти на прием к Фистуловой. Но она там была! Так кого увезли в «Скорой
помощи»?
Поток машин не двигался. Я, зажатая в правом ряду, принялась
разглядывать окрестности. В витрине магазина «Ригона» на манекене красовался
изумительный костюм. Темно-синие брюки, пиджак такого же тона и водолазка цвета
октябрьского неба. Ничто так не повышает настроения, как покупка новой,
шикарной шмотки.
Припарковавшись, я влетела в «Ригону» и велела услужливо
подбежавшим продавщицам:
– Вон тот комплект, как на витрине, моего размера в
примерочную кабинку, пожалуйста.
Через десять минут, облаченная в новый прикид, я высунулась
из-за занавески.
– Поглядите-ка сзади, как?
– Изумительно, словно на вас сшито, такая красота, берите,
не сомневайтесь, – затараторили торговцы, закатывая глаза, – потрясающе,
восторг!
Обычно я не прислушиваюсь к восторгам продавцов. Им,
понятное дело, нужно побыстрей продать шмотки, но костюм и впрямь сидел как
влитой.
– Беру, – решительно заявила я и еще раз кинула взгляд в
зеркало.
Пиджак был удивительно уютным, брюки мягкими, а водолазка
обтягивала меня словно вторая кожа. Снимать такие замечательные вещи совершенно
не хотелось, и я спросила:
– Можно в нем уйти?
– Конечно, конечно, – засуетились девчонки и принялись
срезать ярлычки и бирки.
– Вашу старую одежду запаковать? – спросила одна из
продавщиц.
Я оглядела джинсы со свитером, довольно старые, и ответила
по-королевски:
– Выбросьте их вон.
Страшно довольная собой, я плюхнулась на водительское место
и поехала вперед черепашьим шагом.
Минут через пять затрезвонил телефон.
– Мусечка, ты где? – пищала Машка.
– Подъезжаю к Маяковке, а что?
– Муcечка, – заныла дочь, – купи пирожных, вкусных, с
кремом, только побольше, пожалуйста.
Надо же, как удачно, как раз в Зале Чайковского есть
французская кондитерская. Решив не разворачиваться, а просто дойти до торговой
точки пешком, я оставила «Форд» возле кафе «Ростикс», спустилась в переход вниз
к кассам метро и уже собралась подниматься вверх, по крутым ступенькам к
выходу, как произошло нечто невообразимое.
Сначала послышался треск. В первую секунду мне показалось,
что я случайно наступила на орех и раздавила его, но тут моих коленок коснулся холодный
воздух. Я глянула на ноги и обомлела. Красивые брючки, только что купленные в
фешенебельном магазине, буквально распадались на части. Швы, соединявшие
штанины, расходились с угрожающей быстротой, а на самой ткани мгновенно
появлялись и ширились дырки. Так ведет себя материал, когда на него попадает
кислота. Но ко мне никто не прикасался и ничем не плескал на эксклюзивные
штанишки.
Прохожие останавливались и с интересом наблюдали за
разворачивающимся стриптизом. Теперь «испаряться» начали и пиджак с водолазкой.
Дежурная, сидевшая у эскалатора, подскочила ко мне и
завопила:
– Немедленно прекратите!
– Я не специально, – залепетала я, судорожно ловя руками
обрывки замечательной обновки, – она сама, ей-богу!
Дежурная побагровела и засвистела. Возле касс открылась
небольшая дверца, и высунулся довольно пожилой мент с пакетом кефира в руках.
– Анна Николаевна, – завел он, – чего…
Но тут его взор упал на мою полуобнаженную фигуру, и страж
порядка мигом вылетел из укрытия, размахивая пакетом «Био Макса» и выкрикивая:
– А ну брось безобразничать, сейчас стрелять буду!
Я подхватила остатки брюк, уронила то, что еще две минуты
назад было отличным пиджачком, и огрызнулась:
– Из водяного пистолета, кефиром!
– Ща договоришься, мудистка, – парировал мент и вволок меня
в небольшое пространство, перегороженное пополам плохо покрашенной железной
решеткой.
Другой милиционер, сидевший у замызганного стола над
кроссвордом, не поднимая головы, поинтересовался:
– Ну, чего там, Петрович? Опять студенты зайцами лезут?
– Мудистку поймал, – гордо заявил Петрович.
Он явно не знал, что люди, предпочитающие ходить голыми,
называются нудисты.
Куча тряпья, валяющаяся на зарешеченной половине,
зашевелилась, и оттуда полилась хриплая брань.
– Замолчи, – крикнул сержант и отложил кроссворд.
