Дрожащими руками достав спички, Дмитрий Степанович раскурил сигарету. Что теперь будет? Наверняка эсэсовцы доложат обо всем своему хозяину. Или нет? Зачем он им — немолодой, покалеченный человек, уже второй год прислуживающий новым властям? Подозревать его в попытке покушения на высокого берлинского гостя просто смешно, а остальное, похоже, этих горилл не слишком интересует. Хорошо бы, если так-то, а если нет?!
И чего дальше надумают делать пирующие в гостиной: отправятся спать или поедут в город? От этого сейчас многое зависит — надо как можно скорее попасть к Прокопу, рассказать ему об услышанном. Пусть там, в Москве, знают об изменнике, примут меры.
Открылась дверь гостиной, выглянул Бютцов, позвал Клюге, приказав ему готовить к выезду машины. Значит, возвращаются в город?
Дверь в гостиную осталась открытой, Сушкову было видно уставленный закусками и полупустыми бутылками большой стол, потухающий камин, пластами висевший в воздухе ароматный сигарный дым и берлинского гостя, натягивавшего при помощи Бютцова кожаное пальто с меховым воротником.
— Слишком опасно играете, Конрад! — с трудом попадая в рукава, ворчал Бергер. — Пригреваете человека из местных. Полагаете, что если он имеет связь с партизанами, то это поможет вам сохранить свою голову? Она слетит скорее — в случае утечки информации. Поверьте!
Его слова словно ударили переводчика — он застыл на стуле, не в силах даже пошевелиться от ужаса. Бежать? Куда, если вокруг немцы? Или в госте говорит обычная подозрительность — не мог же Клюге уже успеть ему сказать о стоявшем под дверями русском, они же еще не разговаривали. Да, но если еще не сказал, то скажет! А после слов берлинского гостя и доклада Клюге за голову Сушкова можно не просить больше полушки. Как же быть?
Поддерживаемый Конрадом под локоть, Бергер важно прошествовал к выходу, стараясь по возможности тверже держаться на ногах. Во дворе хлопнули дверцы автомобиля, пробежали мимо уже одетые телохранители с автоматами в руках. Вернулся Бютцов, довольно потирая покрасневшие, замерзшие руки. На секунду остановившись перед потерянно сидевшим на стуле переводчиком, криво усмехнулся:
— Кажется, вы начинаете злоупотреблять моим доверием?
Дмитрий Степанович встал, пытаясь в сумраке прихожей разглядеть выражение глаз своего странного шефа, но тот, уже повернувшись к нему спиной, бросил:
— Подайте пальто. Мы возвращаемся в город. Поедете в машине охраны. И… не суйте никуда свой нос, Сушков, а то потеряете его вместе с головой. Ясно?
* * *
Он шел, меся разбитыми рыжими сапогами талый снег, смешанный с грязью на раскисшей дороге. Идти со связанными за спиной руками было тяжело и неудобно, ноги осклизались и расползались в стороны на жидкой грязи, под которой местами лежал непротаявший лед, но он шел, зная, что если упадет, то могут и не довести, пристрелить без всякой жалости, а жить очень хотелось. Жизнь — это новые надежды на свободу, а потерять жизнь, потерять последнюю надежду он не хотел.
Почему-то вдруг вспомнилась слышанная в детстве поговорка — сей в грязь, будешь князь. Скоро ли начнут сеять? Небо над головой высокое, голубое, чистое; снег почти стаял, но в кюветах и под деревьями он еще держался темными пластами — тяжелыми, холодными. Оттуда веяло сыростью и призраком возвращения метелей: зима еще окончательно не сдалась, может вернуться с ледяными ветрами, поджать льдом лужи и грязь, запорошить землю снегом — колючим, жестким.
— Ну, сталинский сокол! Шагай! — ткнули его в спину, зло и сильно, так что он едва удержался на ногах.
«Развлекаются, сволочи, — подумал он о полицаях. — Нажрались самогонки и изгаляются».
Конвоиры, шагавшие сзади, закурили. Табачный дымок защекотал ноздри, вызвав мучительное желание затянуться хоть разок, но он только сглотнул слюну и стиснул зубы — кто же ему даст покурить? Эти одетые в темные шинели злобные мужики с винтовками? Нет, от них дождешься, ткнут еще горящей цыгаркой в губы и потом долго будут сгибаться от животного хохота, радостно хлопая себя по ляжкам. Лучше терпеть.
Утро двадцать второго июня сорок первого он встретил на пограничной заставе — прослужил год, собирался жениться, писал письма девушке в Ленинград
[1]
, звал приехать к нему, но все получилось иначе. И принял лейтенант погранвойск НКВД Семен Слобода свой первый бой. Как ему в тот день удалось остаться в живых, выбраться из кромешного ада? И сейчас трудно поверить, что выжил, выбрался.
Бой с наступающими немцами застава вела в окружении. Подробности того страшного дня он помнил плохо — все вокруг горело, ухали взрывы, без конца трещали выстрелы, стонали раненые. Убило пулеметчика, и он лег за максим: стрелял, пока не кончились патроны, потом взял винтовку. Когда патронов ни у кого уже не осталось, политрук вывел из полыхавшей конюшни тревожно ржавшего единственного уцелевшего коня, вскочил в седло и взмахнул шашкой — он раньше был кавалеристом — и повел их в последнюю атаку. Горстку измученных, раненых пограничников.
Немцы не стреляли. Видимо, они онемели от такого зрелища — пошатываясь, на них шли пять-семь человек с винтовками наперевес, направив в сторону врага примкнутые штыки, а впереди, на коне — командир с обнаженным клинком в руке.
Их хотели взять живыми. Политрук чертом вертелся в седле, зарубил двоих, но его скосили вместе с конем автоматной очередью. Семен взял на штык рослого немца, но не рассчитал удара, и штык застрял в теле врага. Он нагнулся, чтобы поднять оружие убитого, но получил сильный удар по голове и потерял сознание.
Очнулся ночью. Кругом лежали убитые — свои и чужие. Где-то неподалеку раздавались голоса — бродили немецкие похоронщики, собирали оружие.
Прислушиваясь к звукам чужой речи, лейтенант Слобода определил, куда ему надо ползти, чтобы не попасть в руки врага. По дороге к зарослям кустов он прихватил карабин убитого немецкого солдата и забрался в бурьян. Маленько отдышавшись, попробовал встать. Голова жутко болела, до нее нельзя было дотронуться даже кончиками пальцев — тут же словно взрывался в ней снаряд, грозя разнести череп на куски. Опираясь на трофейный карабин, как на костыль, он медленно побрел к знакомому хутору, надеясь найти там помощь у добрых людей.
Ближе к утру добрался до жилья, постучал в окно, Хозяева перевязали ему голову, дали хлеба и показали старую, заброшенную лесную дорогу, ведущую на восток. Уже выйдя на нее, он обнаружил, что многоопытный хуторянин, пока его жена бинтовала раненому голову куском чистого полотна, успел спороть с гимнастерки пограничника петлички с кубарями.
Так и блукал он от одной глухой деревеньки к другой почти неделю, пока не наткнулся на небольшую группу окруженцев. Дальше пошли вместе. При переходе через шоссе напоролись на немцев и в скоротечном ночном бою потеряли почти половину группы, но шоссе так и не перешли.
Старшим по званию среди них был майор-танкист, родом из Куйбышева
[2]
. Он предложил остаться в лесах и организовать партизанский отряд, чтобы мстить врагу здесь, в Белоруссии. Слобода и несколько других окруженцев согласились, а другие ушли дальше, и больше он о них ничего не узнал.
