– Федор Андреич! Ваше благородие, Христом Богом молю: не ходи ты с басурманами! Опомнись, глянь кругом!
Вокруг гомонили пестро одетые караванщики. Поодаль на корточках сидел Нафтулла, посасывая тонкую трубочку. Медленно перетирали жвачку верблюды, ржали кони, весело перекликались, наполняя бурдюки, водоносы. А дальше простиралась великая и загадочная пустыня, за которой поднимались снежные горы.
– Пойду! – Кутергин махнул рукой, словно отрубил. – Спаси вас Бог!
Он поочередно расцеловался с Бессмертным, унтером Епифановым, Рогожиным и Самсоновым. Нафтулла наблюдал за этой сценой с равнодушным любопытством. Подойдя к нему, Федор Андреевич сунул в ладонь азиата камушек и предупредил:
– Второй отдам, когда приведешь к старику и его сыну. Они живы?
– Да, – кивнул купец. – Хочешь пойти с караваном? Тебя возьмут, если дашь камень караван-баши.
Он протянул руку, предлагая свои услуги посредника в переговорах, и, немного поколебавшись, капитан положил в нее маленький алмаз. Теперь у него осталось четыре камня.
Нафтулла резво вскочил и побежал к пологу, под которым отдыхал чернобородый. О чем там они шептались, осталось для русского тайной, но, вернувшись, купец подал Кутергину сверток с одеждой: сапоги, халат, рубаха, шаровары и мохнатая папаха. Все новое и чистое.
– Нельзя в этом. – Азиат показал на рваный мундир капитана. – Через час выходим.
– Так скоро?
– Караван-баши спешит, – уклончиво ответил Нафтулла.
Федор Андреевич направился к своим – перед разлукой хотелось в последний раз увидеть родные лица и поговорить на родном языке. Мимо торопливо пробежали несколько азиатов, вскочили в седла и с места приняв в карьер, помчались в пески. Капитан насчитав семь всадников, и каждый из них имел по две заводное лошади. Куда их понесло? Или это передовой дозор охраны каравана? Кстати, ни у кого из басурман Федор Андреевич не увидел винтовки.
Четверо русских уже готовились в дорогу. Платок привязали к сломанной пике и вручили Епифанову. Посылочку Кутергина спрятал за пазухой урядник. Он легко вскочил на коня и выехал первым, держа путь на закат. Проезжая мимо офицера, солдаты и казаки поочередно кланялись ему, но смотрели они уже сурово-отчужденно – в долгой дороге по пустыне им теперь придется рассчитывать только на себя, быстроту коней да оставшиеся два патрона. На линялую черную тряпку с зелеными разводами, привязанную к обломку пики особой надежды не было…
Хивинцы появились во второй половине дня, когда солнце уже начало клониться к закату и тени сильно удлинились. Усталые кони шли шагом, всадников разморило, они изнывали от жары и однообразия пейзажа – глазу русского человека, привычного к лесам, не за что зацепиться среди унылых песков, тянувшихся на многие сотни верст. А ну их совсем, эти пески, скорее бы хоть степь начиналась! Пусть солончаковая, но все же землица!
Подобно стае хищных птиц, басурманы держались в отдалении от жертв и описывали широкие круги, высматривая, как бы половчее ударить, чтобы покончить с делом разом: уже дважды они обламывали зубы и теперь хотели действовать наверняка.
Бессмертный загнал патрон в ствол винтовки. Самсонов вытянул из ножен шашку, а Епифанов поудобнее перехватил обломок древка пики. Безоружный Прокофий Рогожин шептал молитвы и крестился. Он подобрал бы хоть камень, чтобы не оставаться с голыми руками – негоже русскому солдату идти на заклание, аки агнцу, – но где его тут возьмешь, камень-то?
Пристально всматриваясь в колышущееся, как занавес, марево, урядник насчитал семь верховых. Но кто знает, сколько басурман на самом деле обложили скитальцев? Вдруг за пологими барханами прячется еще с десяток или два?
– Ну, держись, православный! – Кузьма прищурился, выискивая цель. – Двоих точно ссажу, а потом как Бог рассудит.
Самсонов привстал на стременах, озирая пески. Хивинцы сужали круги, но приближаться на расстояние ружейного выстрела опасались: меткость казаков была хорошо известна. Упускать добычу им тоже не хотелось – каждый крепкий славянский раб стоил приличных денег.
– Господи, – простонал Рогожин. – Что же это делается-то? Аким, помахай тряпкой! Может, уйдут?
– Держи карман шире, – зло ощерился урядник. Тем не менее рослый Епифанов выпрямился в седле, поднял над головой обломок пики с черным платком, подаренным караван-баши, и начал размахивать им, будто собрался гонять голубей. Честно говоря, он тоже мало верил, что азиаты испугаются куска линялой материи, но утопающий хватается и за соломинку.
И случилось чудо! Хивинцы начали сдерживать лошадей, потом сбились в кучу и остановились в отдалении. Спустя несколько минут басурмане как по команде развернулись и погнали коней за барханы, словно их понесло туда неведомым ветром. Проводив их удивленными взглядами, русские вздохнули с облегчением, все еще не веря в счастливое избавление. Однако хивинцы не вернулись.
– Вот это да! – Бессмертный ошарашенно покрутил головой.
– Получилось, получилось! – Прокофий радовался, как ребенок. По его грязному рябому лицу текли слезы радости, оставляя на пыльных щеках серые дорожки.
– Слава те, Богородица! – широко перекрестился Самсонов,
Епифанов, улыбаясь, как блаженненький, мял и щупал черный платок с зелеными разводами. Он даже зачем-то понюхал тряпку – в его голове никак не укладывалось, в чем заключается ее неведомая сила заставившая басурман отступиться? С виду-то вроде ничего особенного, а поди ж ты!..
Колодец они отыскали на второй день. Хивинцы более не беспокоили, и русские почувствовали себя увереннее, хотя все равно ехали с опаской, не доверяя азиатам. Источник оказался скудным, но воды хватило и людям, и лошадям, жадно цедившим ведро за ведром. Особенных припасов путники не имели: ели то, что досталось от все тех же караванщиков. Пожевав черствых лепешек, вяленого мяса и сушеных фруктов, запили скудную трапезу водой и завалились спать, определив очередность караула.
Последующие два дня пути показались им сплошным тягучим кошмаром – вода кончалась, колодцев на пути не было, солнце прожигало до костей, кони заморились, а кругом тянулись немые и безлюдные пески. Грешным делом, уже начали думать, что коварные басурмане послали их на верную погибель, указав двигаться совсем не в ту сторону, а чтобы продлить мучения, сообщили, где колодец. Чуть было не вернулись к источнику: не пропадать же совсем в гиблой стороне, но к исходу второго дня увидели на дальнем песчаном холме силуэт знакомого всадника.
– Никак Савельев? – моргая воспаленными глазами, прохрипел урядник.
– Хде? – Самсонов приложил ладонь козырьком ко лбу. – Точно, его кобыла! Глянь, пятно на крупе. Эгей!
Он привстал на стременах, сорвал с головы папаху и начал размахивать ею, пытаясь кричать, однако из пересохшего горла вырвался только сиплый стон. И все-таки их заметили.
Меньше чем через час они сидели на кошме перед хорунжим и пили казавшуюся сладкой воду, не имея сил оторваться от нее и сказать хоть слово. Матвей Иванович нервно теребил сивую бороду на почерневшем лице и ждал, пока страдальцы утолят жажду. Наконец, он не выдержал:
