— Я что, уснула?
— Как сурок. «Из края в край вперед иду — и мой сурок со мною…» — напел Маэстро.
— Дурацкая песня.
— Сочинение господина Моцарта.
— Да? Я не знала.
— Из края в край… «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю я коней своих нагайкою стегаю, погоняю… Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю, чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!..» Гениальные строки…
А как у Пушкина? «Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…» Люди обожают играть со смертью, но очень не любят проигрывать… А приходится… Гораздо чаще, чем они могут себе представить.
Всегда, Но пока ты выигрываешь — это и есть настоящая жизнь. Все остальное — ничто.
Маэстро смотрел сквозь лобовое стекло на дорогу, но девушке показалось, что он не видит ничего: ни снега, ни мглы… Господи, а может быть, он сумасшедший, этот Маэстро?.. Куда более опасный, чем тот, Сиплый…
Аля вытянула из пачки сигарету, прикурила. Выдохнула дым.
— Я так больше не могу…
— Что?
— Я не могу так больше! Кто вы? Откуда вы взялись?
— Ты боишься? — скосил на нее глаза Маэстро. Аля хотела соврать, но неожиданно для себя выкрикнула:
— Да! Я боюсь! Я — смертельно боюсь!
— Со мной тебе нечего бояться. И некого.
— Но я боюсь вас! Что вам от меня нужно?! Куда мы едем? И зачем… Зачем вы принесли мне плюшевого медвежонка?
— Ну вот и славно.
— Что — славно?
— Сейчас разговор у нас сложится. А чуть раньше мог и не сложиться. Кофе хочешь?
— Что?
— Кофе.
— А может, еще чай с плюшками?
— Может быть.
— У вас что, самовар в багажнике?
— Отнюдь. Через полтора километра будет придорожная забегаловка.
* * *
Действительно, через пять минут совершенно темное шоссе вроде расширилось, засветилось огнями. Небольшой ломик, крытый пластиковой «черепицей», стоял чуть поодаль и смотрелся для этих пустынных мест вполне экзотически.
— Это и есть забегаловка? — удивилась Аля.
— Похоже, местечко облюбовала здешняя хулиганствующая братва. А без комфорта им уже туго. К хорошему легко привыкают.
Аля нахмурилась:
— Сволочное время.
— Не хуже любого другого. Но и не лучше. «Кровью сограждан себе состояние копят и жадно множат богатств свои, громоздя на убийство убийство…» — продекламировал Маэстро.
— Это что, стихи?
— Да.
— А чьи?
— Древнеримского поэта Лукреция. Так что, барышня время все то же. И люди те же.
А вот погода — меняется.
— Мы уже в Крыму?
— На подъезде. Городок Крамогорск. Райцентрик. Маэстро загнал автомобиль на маленькую стоянку. Больше не было ни одной машины.
— Может быть, мы выпьем кофе еще где-нибудь? — робко спросила Аля.
— Барышня, для девушки, порешившей за полторы минуты семь отборных боевиков Автархана, ты слишком застенчива.
— Кто такой Автархан?
— Один из авторитетнейших людей Княжинска. Ныне покойный.
— Я… Я была не в себе…
— А может быть, наоборот?
Аля пожала плечами. Произнесла нерешительно, покосившись на заведение:
— И все же…
— Девушка, мы будем пить кофе там, где сочтем нужным. Не хватало еще считаться с бычками. Повторится так раз, другой, и эти животные решат, что они не мяса, а право имеют. Место забойного скота — в стаде. Наше — там, где мы решим.
Маэстро галантно открыл Дверь:
— Прошу.
Зал был пуст. Все столики свободны. Полусонный бармен вяло сидел за стойкой и пялился в телевизор, по которому показывали шумный боевик. Единственная официантка тоже припухала, из последних сил борясь со сном.
— Ну вот, все условия. У быков, надо полагать, пересменка. Час волка.
— Какой?
— Четыре утра — час волка. Именно в это время происходят все леденящие душу преступления, государственные перевороты и прочие человечьи шалости. К тому же к четырем человек невольно устает и, какой бы крепкий ни был, хочет покоя и неги.
— Вы тоже?
— Ничто человеческое мне не чуждо. Тем более, как сказал поэт: в мире счастья нет, а есть покой и воля. Воля присутствует, а вот покой — только снится. И — вечный бой…
Маэстро выбрал столик, отодвинул девушке стул.
— Располагайся.
— Я в туалет хочу.
— Пошли.
— Да я дорогу уж как-нибудь найду…
— Тебе не надоели еще приключения?
— До смерти.
— Ну тогда помолчи.
Маэстро прошел вперед, быстро осмотрел дамский туалет. Сказал:
— Заходи. Только ненадолго.
— Это уж как получится.
Оказавшись в туалете, Аля первым делом подошла к окну: фигушки. Полуподвал, оконце махонькое, кошке пролезть впору, но и то — заделано крепкой решеткой и уж потом рифленым стеклом. Как бы она сейчас отвязалась от всех и всяких провожатых!.. Не получится. А жаль. Остается использовать сие местечко по назначению.
Аля уже плескалась под умывальником, когда дверь снова открылась.
* * *
— Ну? Пошли? Нечего тут…
— Неистребимая тяга мыть руки перед едой. Очень микробов боюсь. Особенно вирусов.
Они пошли к столу. Маэстро следовал впереди. Аля даже подумала, не следовал, а шествовал: он шел прямо, и затылок будто упирался в невидимый высокий жесткий воротник. Словно он проходил не по пустому и полутемному придорожному шалману, а ступал по Георгиевскому залу Кремля. Или по меньшей мере по ковровой дорожке приемной Белого дома.
Маэстро дождался, пока девушка уселась, устроился сам, посмотрел на бармена и официантку. Те встрепенулись разом. Что-то в облике вошедшего было неумолимо жесткое, жестокое, властное, то, что нельзя было проигнорировать или не заметить.
Официантка как-то даже подобралась, танцующей походкой подошла к столику.
— Чем порадуете, красавица?
Заспанная, с отекшими веками «красавица» тем не менее улыбнулась:
— К сожалению, только холодные закуски. У нас всего один повар, и кухня давно закрыта. Но можем разогреть в микроволновке гамбургеры.
— Лучше меньше, чем ничего. Из холодных закусок — балык, сыр, ветчина. И чай, очень крепкий. У вас есть большой заварной чайник?
