Олег улыбнулся еще печальнее:
— Победившей.
— А кому они нужны, такие победы? — словно разговаривая сама с собой, произнесла девушка.
Олег не ответил. Принял ее куртку, повесил, спросил:
— Кофе?
— Хорошо бы. Хоть чего-нибудь очень горячего. Слушай, а у тебя ванну можно принять?
— Легко.
— Тогда я туда заберусь сразу после кофе.
— Можно и во время.
— Правда?
— Да.
— Извини… Я не понимаю, что со мной. — Девушку действительно колотил озноб. — Нервы. Это просто нервы.
— Слушай… А нас здесь не найдут?..
— Это вряд ли. Про эту квартирку не знает никто. Даже я сам забыл одно время.
Пока не пришлось вспомнить.
— И сколько… Сколько мы будем здесь сидеть?.. На всю жизнь спрятаться нельзя…
— Давай дождемся утра, а? Народ говорит, оно мудренее вечера. Тогда и решим.
— Давай, — тряхнула она головой и уверенно прошла на кухню. Одним взглядом окинула представившуюся картину, за неимением фартука подпоясалась полотенцем, включила воду, набрала полную мойку воды, плеснула туда шампунь для посуды…
— Может, не стоит? — запоздало спросил Гончаров.
— Молчи, Робинзон. Можешь считать меня Пятницей. Даниэль Дефо приврал: Пятница на самом деле был женщиной, и нашлась она значительно раньше, чем в сюжете его романа. Без женщин мужчины быстро дичают и превращаются в зверей.
Гончаров не нашелся что ответить. Переместился незаметно в комнату и начал прибираться. В этой квартирке он жил всего три месяца: та была продана, нужно было закрыть самые насущные долги и обезопасить не столько назойливых, сколько жестких кредиторов, — как только «стрелка» была переведена с брата жены на Олега, к нему было проявлено навязчивое внимание.
И все потому, что он не чувствовал ничего, кроме тоски. И никаких активных действий не предпринял. Мысли о будущей войне приходили вялые, словно речь шла не о его жизни и благосостоянии, а о чем-то совершенно постороннем, никак к нему не относящемся. Он не желал воевать. Те, кто наблюдал за ним внимательно, приняли это за слабость. И поспешили воспользоваться. Грустная аксиома «предают только свои» подтвердилась в который раз. Он остался совсем один, на развалинах некогда процветающей фирмы, блестящей, вызывающей зависть у многих карьеры.
Пристрелить его, по-видимому, просто поленились: спивающийся неудачник «дойдет» через год-два, его однокомнатная халупа достанется квартирным стервятникам, а сам он пополнит не существующий ни в одном ведомстве список животных, называемых бомжами, если не подохнет до этого времени…
Ему было все равно, как и где он живет. Когда ты никому не нужен, когда тебя никто не любит… Может быть, стоило просто уехать? А куда можно уехать от себя?
Менять место можно только после того, как поменялся сам. И никак не раньше.
Первое время соседка-старушка, жившая этажом ниже, приходила прибираться за скромный гонорар, но потом и это ему стало безразлично. Он заперся и перестал открывать кому бы то ни было. Пил почти три месяца. Решение было плохим: уходить. Совсем. Но до этого нужно было завершить дела: расплатиться с долгами.
Деньгами, конечно. Воевать он устал еще на той войне.
Но… Что же с ним случилось сегодня? Его неукротимая воля к жизни, которая так часто помогала выжить тогда, на той войне, словно спала или затаилась в каком-то замкнутом контуре, оскорбленная тем, чему не знала объяснений, — предательством.
Он не хотел воевать… за себя. Но как только появилась эта девчонка, поставленная в крайние обстоятельства, обреченная ими на гибель, мечущаяся, отчаявшаяся, с тоской и усталостью в глубине огромных серых глаз… В нем проснулся воин. Которому еще вчера не за кого было сражаться. Которому незачем было побеждать. Который спал, пока не настал час, ему назначенный: защитить того, кто слабее.
— Что-то с уборкой у тебя не очень… — усмехнулась Аля, появившись в комнате и рассмотрев его потуги навести подобие порядка. — Кофе варишь?
— Как турок в Стамбуле. — Вот и займись истинно мужским занятием.
Собственную кухню он не узнал. Или девчонка права, и без женщины, которой ты нужен, любящей и любимой, мужчина превращается просто в животное? Не способное ни к чему, кроме функционирования на биологическом уровне: добывать какое-то пропитание, осеменять все равно каких самок, есть, пить, спать?..
Женщины существуют и на войне. Их хранят в памяти, как запах дома, куда хочется вернуться. Не все. Некоторые заболевают, становятся наркоманами войны, а этот наркотик еще сильнее, чем власть; такие погибают невозвратно, их физическое существование может продолжаться еще какое-то время, пока его не оборвет пуля.
Гончаров внимательно наблюдал, как пузырится пена. Нет, конечно, кофе по-турецки нужно варить медленно, очень медленно, в раскаленном песке, чтобы вода в джезве нагревалась равномерно; зерна должны быть непременно свежесмолотый, и не один раз, и порошок должен быть мелким-мелким и мягким, как пыль, — именно тогда его горьковатый, напитанный солнцем вкус переходит в напиток и аромат от одной чашки свежесваренного кофе заполняет все вокруг и превращает обычный мир в уютный, как семейное утро. И еще — не упустить пену; она должна шапкой застыть на краях джезвы, не переливаясь и не оседая. Так кофе должен постоять, но совсем чуть-чуть, и потом разливается в маленькие, безукоризненно белые чашки.
Олег был настолько увлечен этим занятием, что не заметил, как вошла Лена. Только почувствовав на себе ее пристальный взгляд, он обернулся.
— Слушай, Олег… А ты не бандит?
— Нет.
— Честно?
— Честно.
— А откуда тогда… Ты ведь умеешь обращаться с оружием… И вообще…
— Война.
— Ты был на войне?
— Да.
— Чечня?
— Нет. Раньше. Давно.
— Афганистан?
— Да.
Алена вздохнула:
— Извини меня, я дура… Может быть, я пытаюсь узнать то, что ты хочешь забыть…
— Человек ничего не может забыть.
— К сожалению? Или к счастью?
— Когда как…
— А я ничего не помню из своего детства… Это к сожалению или к счастью?
— Бог знает.
— Извини… я не хотела тебя нагружать… Извини… Я тут нашла коньяк в баре. И чуть-чуть выпила. Ничего?
— Даже хорошо.
— Нет, правда, я не пьяница. Просто очень замерзла.
— Ты отогреешься.
— Думаешь?
— Обязательно. — Олег ловко снял с конфорки закипающую джезву. Готово. Наполнил чашки кофе, подвинул одну девушке. — Прошу.
