— Хм… Рано тебе. Повременим.
Мне стало до того обидно!.. Словно меня записали в дети, когда я уже взрослая!
Или он действительно считает меня ребенком? Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза…
— Не хнычь!
— Я не хнычу…
— Вот что, рысенок, сделаем так: пока по вечерам начнем с тобой заниматься. В спортзале. Согласна?
— Да, — ответила я.
— Ты не спросила чем… Я покраснела…
— Ну-ну. Не переживай. Будешь осваивать рукопашку. Каратэ. У тебя отличные данные. Теперь поняла?
— Да, — ответила я, стараясь, чтобы он не заметил моего разочарования.
— Вот и славно. До вечера.
Саша махнул рукой и легко побежал к автобусу.
Мы начали заниматься. Утром пробежка, вечером пробежка. Совсем вечером — тренировка. Кроме меня, у Буни тренировались Философ, он был его постоянный спарринг-партнер, и Кулик. Правда, это трудно было назвать каким-то из единоборств. Определенная школа у Сашки, конечно, была: оказывается, он до тринадцати лет жил в Таджикистане, в военном городке, пока не погибли родители.
И занимался лет с восьми. Сейчас ему было почти семнадцать.
Так прошел месяц, потом — еще месяц. Я ходила на уроки: они были не просто нудными, а словно из другой жизни. В этой — борьба за выживание, в той — руководящая и направляющая роль партии большевиков… Шел девяносто третий год, а учебники в детдоме были старорежимные, учителя — вообще… Они приезжали из райцентра, из Зареченска, отбывали часы, а там — хоть трава не расти. Не все, правда.
И еще… Ночами я ревела, уткнувшись в подушку. Сашка не обращал на меня внимания, никакого!
— Страдаешь? — приподнялась на подушке Светка Артюх. Медвинской не было: где-то ее носило. Я замолчала, лицо — в подушку.
— Зря страдаешь…
— Да не страдаю я. Просто вспомнилось…
— Ври… Что я, не вижу?
Тут я не выдержала и снова расплакалась:
— Почему, Светка, почему?.. Почему он не обращает на меня никакого внимания? Кто я для него? Спарринг-партнер? Пацанка? Мы занимаемся в зале, иногда разговариваем о жизни, а потом… Потом я возвращаюсь в эту дурацкую комнату и лежу одна, как дура… А он…
Вот вы тут устроили: холопки не холопки… А что им, живется плохо? Пацаны их угощают, с ними спят… А сегодня? Эти, Павленко и Кураева? Мы стоим с Сашкой в коридоре, я как раз собралась в душ идти в свой, он-в свой. Заявляются, примадонны, в одних рубашках…
«Буня, устал? Пойдем, мы тебе массаж сделаем!» — говорит Павленко. А Кураева нагло так глядит на меня, губы облизывает, переводит взгляд на Сашку:
«Ха-а-а-роший массаж. Расслабляющий…» Потом снова смотрит на меня: «А что, Киска, хочешь с нами? А нельзя! Ты же — центровая, ха-ха-ха…» И пошли обе в душ для пацанов.
Я стояла, будто меня с ног до головы помоями полили. Буня что-то продолжает мне говорить, у меня, чувствую, сейчас слезы на глазах закипят, а тут еще дверь открывается, выкатывается эта Кураева в чем мать родила, становится такой прямо в коридоре и капризно так, губы вытянув: «Бу-у-ня, ну сколько жда-а-ать можно?»
Не помню, что я сказала, — просто сорвалась и пошла. Ты знаешь, я надеялась, он пойдет за мной, а он — остался… С ними… Это что, и есть счастье — быть гордой и плакать ночами?..
— Все же ты еще дите, — пожала плечами Светка. — Против природы не попрешь.
— Да не дите я никакое! Просто я не хочу так! Ты понимаешь? Я хочу чувствовать, что нужна именно я, я, и никакая другая!
— Не заводись, Алька, и меня не заводи. Расслабься. Будет Сашка еще твой, куда он денется…
— Ага, а сейчас в душе с этими… массажистками. Завтра встречу и набью морды.
Обеим.
— А вот этого не надо. Ты же не злая.
— Да? Вот сейчас я так не думаю.
— Подожди. Просто для тебя и Сашки время еще не пришло.
— А оно придет?
— Придет… — неуверенно так сказала Светка. — Ты верь.
— А что мне остается делать?.. Мы помолчали.
— Ты спишь? — спросила я Светку.
— Нет.
— Ты вместе с Сашкой росла?
— Ага.
— Расскажи.
— Не сейчас, ладно?
— А когда? Ты в военном городке жила?
— Да. Мой папа, как и его, был офицером. И погиб еще раньше, в Афганистане. А мы с мамой остались жить в городке: куда было ехать? Мама там в столовой работала.
И погибли они вместе, в девяносто первом, два года назад… Моя мама и его родители… И еще один рядовой, шофер. Поехали в Душанбе, машина — в пропасть…
— Несчастный случай?
— Ага. Так считается. Но я так не думаю. И Сашка не думает. — Светка лежала, сцепив зубы. — Мы еще вернемся туда. Вместе с ним. И все разъясним. Иначе жить нельзя.
— Извини, Свет…
— Да ладно… Хватит болтать. Спать давай.
Глава 29
А на другой день Булдак избил свою подружку, Медвинскую. Жутко избил: сломал нос, покрошил зубы. Кать-кина голова была похожа на кокон: вся в бинтах.
— Доигралась? Допрыгалась? — прищурилась Светка, вернувшись в комнату. — С Булдаком шутить нельзя: он зверь, и место ему — в клетке.
А Катька только плакала беззвучно. Хотя она и была порядочной стервой, а ее было жалко.
Буня разыскивал Булдака все день и всю ночь. Не нашел. Булдак исчез, и понятно было, с чего: за такое художество нужно было ответить, а ответить Сашке он вряд ли бы смог.
Есть Катька отказывалась. Лежала целыми днями и плакала. Я не пошла на занятия и осталась с ней. Светка принесла ей самолично сваренный компот из натыренных где-то яблок и снова исчезла.
— Кать, ну выпей… Сладки-и-ий… — настаивала я. Девка ничего не ела вторые сутки; приезжал врач, щупал ей живот, ну и все, что полагается, сказал, ничего не повреждено, только лицо. А с лица воды не пить. Он так и сказал, чем довел Катьку до истерики…
— Ну-ну, девушка… Это не тот случай, когда медицина бессильна… Чуть-чуть заживет, сделают тебе пластику, Клаудиа Шиффер позавидует.
— Да? И откуда у меня такие деньги?
— У тебя — нет, у Константина Евгеньевича — вполне… Зареченск городишко был совсем маленький, все про всех все знали. А врач, лучший хирург городка, жил совсем не хило, был принят «в кругах»: и сильные мира сего порой болеют, и лучше, если в случае чего их прооперирует классный хирург, и не только за деньги, но и за совесть. А для районного городка весь мир часто и заключен в границах его собственной территории; уже губернский центр — как другая планета, а Москва или Петербург — будто Сатурн с Юпитером или даже альфа Центавра с Андромедой — вне пределов досягаемости…
