«…Ты никто… ты нигде… ты никому не нужна… не нужна… не нужна…»
Аля лежала так, пока совсем не окоченела. Ночь была морозной и звездной, а сами звезды бесконечно далекими и тусклыми. Девушка огляделась: даже в дальних домах погасли огоньки. Люди легли спать, завтра им на работу… Они — дома. Ей тоже нужно домой. Домой.
Аля встала, умылась снегом, выбралась со стройки. Словно в награду за все мучения почти сразу рядом с ней остановилась машина такси — настоящая, с зеленым огоньком и с шашечками. Аля закемарила в теплом салоне, на вокзале быстро расплатилась, в одной из палаточек купила простенький баул и несколько пакетов с едой, деньги вынула из-за пазухи, завернула в пергаментную бумагу из-под колбасы да так и кинула на дно сумки вместе с бутербродами, пошла в кассы, взяла билет на ближайший поезд до Княжинска — в спальный, других не было, и через полчаса оказалась в отдельном купе. Вагон был полупустой, Але казалось, что стоит ей коснуться подушки, и она сразу заснет, но нет: она сидела, смотрела на проносящиеся за окном огоньки, и на душе было так пусто, что хоть воем вой…
Она и тихо подвывала, но глаза были сухие: то ли слезы все уже выплакала, то ли устала так, что сил на жалость к себе просто не осталось.
А сон все не шел. Стоило ей закрыть глаза, как мерещилось искаженное лицо Лира и шуршал в ушах его шепоток… Жаль, что не купила коньяка: сейчас бы напиться и уснуть, и пусть все летит в тартарары… Вместо этого она вышла в коридор и так и осталась стоять у окна.
Поезд мчался сквозь ночь. Аля смотрела в черное стекло, и ее отражение было таким, что сквозь него она видела и медленно проплывающие во тьме деревья, похожие на проволочные бутафорские каркасы, и спящие крохотные деревеньки, занесенные снегом по самые крыши — редко-редко где мелькнет огонек, да так и исчезнет в смутной ночи, будто случайная печная искорка, так и не успевшая никого согреть.
— Не спится? — Рядом с Алей остановился совсем пожилой господин. От него попахивало хорошим коньяком, а щеки были сплошь в тоненьких склеротических жилках. — Не помешаю?
Аля только плечами пожала: ни на что у нее не было сил.
— Меня зовут Станислав Алексеевич.
— Елена Владимировна, — устало произнесла Аля.
— Может быть, просто Елена?
— Тогда лучше — просто Аля.
— Вы не подумайте, Аля, я вовсе не собираюсь приставать или навязываться с дурацкими излияниями… Просто вы стоите так одиноко, что я подумал… Это очень плохо, когда ночью человеку одиноко. Даже в дороге. Хотите коньяку?
— Хочу.
Станислав Алексеевич на минуту скрылся в купе и вернулся с квадратным хрустальным графином и двумя стаканчиками. Налил Але, поднес:
— Прошу.
— Спасибо.
Коньяк был хороший. Очень хороший. Аля почувствовала, как все тело словно налилось ртутью, голова стала тяжелой и сонной.
Попутчик тоже выпил. Потом он что-то говорил, Аля слушала, но слышала едва-едва, словно сквозь плотную завесу.
— Вы меня не слушаете?
— Почему же…
— Хм. Пожалуй, вы правы, девочка. Слушать стариков — не большое удовольствие… Вот и мой сын… А, ладно… Смешно. Когда тебе двадцать, ты готов тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда за тридцать — ты гробишь все ради карьеры, признания, самореализации. Когда за сорок — заботишься о семье, строишь какие-то планы уже на детей, хочешь и ими утвердиться в этом мире… А когда минует седьмой десяток… Выясняется, что толком ты так ничего и не сделал… Не совершил ни прекрасных безрассудств, ни великих деяний… И любовь удержать не смог… — Станислав Алексеевич вздохнул горько. — И тебе уже ничего не нужно, но хуже другое… Ты никому не нужен, а у тебя уже нет ни молодости, на здоровья, ни честолюбия. И уж подавно — любви и счастья. Твое время прошло.
Короткий зуммер крохотного мобильника прервал разговор. Станислав Алексеевич поднял трубку к уху, нахмурился сосредоточенно, заговорил по-английски. Даже голос у него изменился: стал властным и четким. Наконец, он завершил разговор, повернулся к Але, вздохнул:
— Вот и получается, что к жизни стариков привязывают привычки И — обязательства.
— Лучше, чем ничего, — произнесла Аля устало, лишь затем, чтобы что-то сказать.
«Ничего… ничего… ничего…» — механически запульсировало в мозгу; голос был похож на тот, что звучал из аппарата связи там, в кабинете Лира.
— Что с вами, Аля?
— Что?
— Вы так побледнели…
— Ничего… Обычное недомогание.
— Может быть, чем-то помочь?
— Помочь?.. Нет… Нечем… — тихо произнесла она и тут — выпалила неожиданно для себя самой:
— А можно мне позвонить?
— Конечно, — Станислав Алексеевич протянул ей аппарат.
Лихорадочно, почти ни о чем не думая, Аля набрала номер. Трубку сняли после первого же гудка.
— Да!
Аля почувствовала, как перехватило горло.
— Алька, это ты?! Не молчи! Говори! Я ничего не слышу! Кое-как сглотнув соленый комок, Аля выдохнула в трубку:
— Оле-е-ег…
— Алька! Ты где?
— Олег… Ты — дома…
— Алька! Ну не молчи! Где ты? Я был в Германии, были неприятности, сейчас все нормально… Где ты?
— Я… я в поезде… Еду домой… домой…
— Откуда едешь?
— Я… я… из Москвы… Не беспокойся… У меня все хорошо… У меня все очень хорошо… Я буду завтра утром… — Аля почувствовала, что не может больше говорить, спазмы перехватывают горло… — Я… завтра… буду… дома… Дома. Я тебя люблю.
Поезд влетел на мост, за окном замелькали металлические перекрытия, громадные, словно ребра дракона, в трубке что-то щелкнуло, связь прервалась. Аля опустилась прямо на ковровую дорожку… Слезы были горячими, и от них становилось легче.
— У вас все хорошо, Аля? — наклонился к ней Станислав Алексеевич.
— Да. Спасибо. У меня все хорошо. Теперь у меня все хорошо.
— Вы счастливая, Аля… Простите старика… Я уж было подумал… Нет, сам я для любовных ристалищ совсем стар… Но у меня сын… И я подумал было… Вы вот стояли у окна, такая несчастная, а глаза… Никогда: я не видел таких глаз… Он бы не смог в вас не влюбиться… Простите уж старика. В сватовстве я был бы совсем неуклюжий посредник… Так, фантазии… Это все коньяк. Хотите еще коньяку?
— Нет, спасибо.
— А я еще выпью чуть-чуть. — Он помолчал, глядя в мутную черноту окна, произнес тихо, словно про себя:
— Мне уже за семьдесят, а я так и не научился быть счастливым.
— А я знаю, — неожиданно для себя сказала Аля, улыбнувшись. — Счастье — это соучастие друг в друге… И сочувствие. Ведь людям на самом деле так немного нужно: чтобы их похвалили и чтобы пожалели. Только и всего. Один человек счастливым быть не может. Но вы ведь не один?
