— Ирэн?
— Да.
— На нашей базе.
— Под Южногорском?
— Нет, здесь, под Москвой.
— Обошлось без истерик и соплей?
— Абсолютно. Ирэн вела себя так, словно комара прибила, а не человека.
— Чертова девка. Все бы ничего, но зла, как фурия.
— Такую отобрали.
— Да. По сути, девочка она одноразовая, слишком зла. Ты не боишься, что она и вам с Диком влепит по «маслине» между глаз? А то — концы отстрелит? С нее станется…
Глостер только пожал плечами.
— Ну-ну. Поскольку вышла из операции чисто, «стирать» ее повременим. А, Глостер?
— Так точно.
— В нашем черепашьем хозяйстве и сухарь — бублик, и стакан — за два. И гвоздик пригодится. Который в чужой заднице. — Старик хмыкнул. — А уж девка, отстреливающая авторитетов с невозмутимостью бультерьера и точностью самонаводящейся ракеты, — и подавно. Да и потом, сам знаешь, Глостер, какую гору человеческого дерьма приходится перелопатить, прежде чем удается найти что-то стоящее. Пусть поломанное, одноразовое, дисгармоничное, но стоящее. Мир полон полуфабрикатов, которые так и не стали людьми. И никогда не станут. — Лир вздохнул:
— Егорова не такая. Гармония во всем. Гены.
— Похоже, вы питаете к ней слабость…
— Зря иронизируешь, Глостер! Да, питаю. Но только это называется по-другому, не слабостью. И я тебе сказал почему: барсы в-этом мире рождаются слишком редко. Их надо ценить. По меньшей мере постараться уважать. В той шакальей стае, что работает с нами, кого только нет… Когда-то… когда-то, Глостер, было время, и меня окружали одни барсы. Теперь, увы, волки и гиены.
Есть отчего впасть в отчаяние, а? То-то. А ты, дурашка, полагал, что я тоскую по Бровастому Лене да по спецпайкам? — Лир вздохнул тяжко:
— По людям. Я всегда тосковал по людям… Но кто это поймет? Никто.
Лир снова бессмысленно уставился в листочек перед собой, начертал несколько каракулей, напевая пискляво и фальшиво: «Что день грядущий мне готовит…»; замер на миг, одним движением вынул из колоды Таро следующую карту, повернул рубашкой вниз и застыл, глядя на изображение.
Карта изображала башню, увенчанную короной; корона покосилась, из башни вырывалось пламя, незадачливые строители или господа падали ниц, осыпаемые звездным дождем.
Лир поднял на Глостера блеклые, выцветшие глаза:
— А выпал нам, брат ты мой Глостер, шестнадцатый ключ Таро, называемый Разрушение. А суть его в том… суть в том, Глостер, что человечек в гордыне может воздвигнуть себе храм на трупах рабов и воинов, но как только он дерзнет примерить на себя мантию Бога и своевольно и глупо вмешаться в естественный ход событий, небо разразится молнией, храм гордыни обрушится, погребая под обломками возомнившего " себе строителя в грязь, мрак и погибель. — Лир помолчал, снова оскалил белоснежный фарфор зубов:
— Тебе, я вижу, неприятно это слышать?
Ну-ну… Рассмотри карту как следует. Четыре зубца на башне-короне — символ нашего материального мира и власти над ним; некоторые предсказатели толкуют этот ключ как разрушение недальновидной, поверхностной, замкнутой лишь на жалкие ценности власти, а следом пророчат весну новых начинаний и невиданных миров. Ты готов к невиданным мирам, Глостер? А к новым начинаниям?
Лир, оскалившись, уставил мутные роговицы в глаза Глостера; тому стало не по себе от этого блеклого, слезящегося, но неотвязного взгляда; наверное, так смотрела бы медуза, если бы имела глаза… Или… Ну да: глаза Лира были похожи на пустые бельма слепого; его все забавляло, все сложило предметом насмешки, издевки, вивисекции, но ничто не трогало души, если… если у Лира вообще когда-нибудь была душа!
А Лир неожиданно откинулся на спинку кресла — и захохотал! Вернее…
Хохотом это назвать было сложно: он просто булькал смехом, словно большой котел с газировкой.
— А ты суеверен, Глостер! Ты и не представляешь себе, как забавно в такие минуты тебя наблюдать! Нет, лицом ты владеешь безукоризненно, но сцепленность челюстных мышц еще не означает невозмутимость! Микромышцы лица у тебя реагируют так, что можно читать по нему, как по ученической тетради! Причем тетради не двоечника — хорошиста. Кстати, Глостер, ты никогда не задумывался, нет, не над смыслом, над созвучием, над подсознательным восприятием слова «хорошист»?
Представил? Этакое полненькое, но в меру, умненькое, но в меру, тщеславненькое, но в меру созданьице? Прыщ пред лицом Господа и Господина? Тля болотная на человечьей помойке! Ну-ну, Глостер, не строй опять из собственного лица посмертную маску, это не о тебе, так, пустячок, старческие философии и миазмы!
Ты никогда не задумывался, что стариковское злословие еще и зловонно?
Лир откинулся в кресле, замер, полуприкрыв веки. В полном молчании прошла минута, пошла другая… Глостер чувствовал себя не просто скверно: ему казалось, он стоит у этого стола уже целую вечность, и не только все его поступки, но и все его мысли давно взвешены на тайных весах, и решение принято, и жизнь оборвется скоро с яростным всполохом боли… А потом — пришло отупение, похожее на покорность: окружающему, судьбе, Лиру… И тут старик снова заговорил, яростно и скоро:
— Ну а теперь я расскажу тебе, Глостер, что ты себе надумал! Ты решил, старик выжил из ума. Или — выживает постепенно. Что Лира пора менять. Что власть, его власть, остается ничейной и бесхозной, а нет ничего слаще этого плода, особенно если он запретный для тебя, пока запретный! Ну, Глостер? Бегают мыслишки под черепушкой? Скорые мыслишки, гнусные, грешные, душегубские…
Может, ты сам их и не вполне формулируешь, так, мысли-тени, всполохи, призраки… Вот они, поганушки, и омрачают, язвят светлое твое чело… Только не говори «нет», Глостер, не говори «нет», это оскорбит мой интеллект, я перестану тебе доверять… Молчишь? Молчание — знак согласия? Или — золото?
Лир посерьезнел так же неожиданно, как и впал в разнузданное веселье. Он застыл за столом официальным бронзовым изваянием, этаким бюстом самому себе, значимым и помпезным.
— Итак, я слушаю тебя, Глостер. Теперь я готов к неприятностям. К любым неприятностям. Вполне. Судя по тому. как ты заблеял, неприятности у нас в окрестностях Южногорска крупные. Как ты там сформулировал? «Операция по Батенкову озадачилась рядом непредвиденных осложнений». Эко кучеряво сверстано!
«Озадачилась рядом…» Ну, Глостер, я слушаю. Выкладывай свой «ряд». Как тебе удобнее: step by step, как говорят американцы, или обухом по корыту, как у нас принято, валяй на всю катушку, Глостер, умереть от инфаркта мне не грозит!
Глостер сделал над собой усилие. Голова шла кругом: все эти переходы от почти сумасшедших выкриков и кликушеских камланий — к жесткому нажиму, прессингу, когда Лир упирал жала черных зрачков ему в лицо и уйти из-под взгляда Глостер не мог никак… А в душе его уже начинало клубиться смятение, паника, хаос, и тут — Лир вдруг ослаблял нажим и снова ничинал бесшабашно дурачиться…
