Бросаю нож – чтобы выиграть время, выхватываю второй из-за спины, передвигаюсь к стене. Хасан уходит от броска артистично-легким наклоном, слегка перемещается ближе ко мне, мягко, как кот на задних лапах. Двумя пальцами правой руки перебирает снятый с пояса нож: вверх – вниз, вверх – вниз…
Шансов у меня против него – один из ста. Но упускать этот один я не собираюсь. Внимательно контролируя его ноги, замахиваюсь, словно для броска, и с силой втыкаю нож в электропроводку…
Вспышка – и темнота. Полная.
Успеваю сделать шаг в сторону – страшный удар в плечо, падаю и чувствую летящее на меня упругое тело. Перекатываюсь, роняю правую руку резко вниз и крепко сжимаю холодную сталь стилета. Прыжок, противник летит на меня, и я вслепую бросаю кулак вперед. Тело сшибает меня навзничь, отточенное лезвие ножа скользит от плеча к груди, разрезая кожу, по телу пробегает судорога… Кончено.
Хасан мертв.
Вытягиваю стилет, на ощупь вытираю и разжимаю кулак, – жало послушно скользит в рукав.
Чиркаю зажигалкой и осматриваюсь в слабом свете. Тело Хасана лежит рядом, голова – в луже крови, повернута набок… Покойник словно смотрит на меня мутным зрачком…
Живот сводит судорога, и меня выворачивает. Кое-как встаю и на ощупь двигаюсь к столу. На секунду чиркаю кремнем, беру со стола бутылку водки и в темноте начинаю тщательно отмывать палец за пальцем… Одна рука, вторая…
Прямо из горлышка плескаю на порезанное плечо – обжигает огнем. Рэмбо подобную рану, помнится, портняжьей иголочкой зашивал и суровой ниточкой.
Снова запаливаю огонек, беру со стола коньяк и жадно прикладываюсь. Пью, пока бутылка заметно не полегчала. Но становится лучше. Закуриваю.
Коньяк подкатил тут же. Жадно курю, рука чуть подрагивает, и преследует искушение снова взять бутылочку, но за горлышко, и настучать как следует ребятам по затылкам. Ладно, проехали. Больше одной истерики за ночь много даже для прыщавой институтки. А я свою одну уже отработал – на квартире у Леночки.
Леночка… Вот с кем следует немедля поговорить. Если еще не поздно.
Да и мне здесь рассиживаться – ни к чему. Чайку попили, коньяку пригубили, спасибо этому дому. Так сказать, за приют и ласку. Впрочем, зла я на этих ребят не держу – работа у них такая. Меня сейчас больше интересуют другие. Которых я не знаю, но которые так хорошо знают меня.
Как там говаривал товарищ Штирлиц? «Важно знать, как войти в разговор, но еще важнее, как из него выйти. Запоминается последняя фраза».
Хорошо, что в эту комнатушку без приглашения не входят. Но и покинуть ее без разрешения, надо полагать, тоже не просто. А именно это мне и предстоит сделать. И сочинить последнюю фразу. Чтоб запомнилась.
Снаряжение снова на мне. Даже бестолковые «пээмы» рассовал по карманам куртки. Ампулки бережно собираю при свете пламени и кладу их в карман с суеверным уважением. Надо бы заныкать поудобнее, на похожий случай. Свой «дакский меч» тоже возвращаю в «сбрую». Как сувенир. Поскольку пользы пока от него, как от девственника в первую брачную ночь.
«Ю-а ин зе ами нау…» Ты снова в армии. Прибайкальский военный округ к войне готов! Последний штрих: подхватываю полегчавшую бутылочку и допиваю коньяк. Ни капли спиртного противнику! Ни пучка овса! Был бы мост – обязательно взорвал!
Забираю со стола конфискованный еще при входе «Калашников» – полновесный, без дураков. Передергиваю затвор. Опускаю вниз предохранитель.
Дверь двойная. Первую открываю на себя – тяжелая, с прокладкой стального листа. Вторая попроще. Выбиваю ногой и шагаю в освещенный проем.
– На-пол!
Трое охранников и девчушка-секретутка укладываются на палас. Направленный на них ствол придает резвости, а тишина и темень в комнате боссов – уверенности в том, что я не задумаюсь пустить автомат в дело. Осторожно обхожу лежащих по периметру комнаты.
– Мусора у входа оборзели в натуре… – Коротко стриженный «кожаный мальчик» открывает дверь в коридор, не договорив, резко вскидывает укороченный «акаэм»… Моя очередь перерубает его пополам, «кожаный» тяжело падает навзничь.
– Лежать! – кричу я и не узнаю собственного голоса. Провожу очередью над головами приникших к полу охранников, стреляю вдоль коридора и – вперед!
Комнатуха-кабинет тоже без окон, но дежурящие в машине служивые характерный стрекот «Калашникова», думаю, расслышали. У меня – минута от силы.
Очередь вдоль лестницы, и – вниз. Знакомый коридорчик: никого. Последний поворот. Еще очередь, не высовываясь. Выскакиваю. Пусто. Развороченная дверь закрыта на засов и для верности приперта палкой. Распахиваю, во дворике – никого. Бросаю автомат и мчусь в конец дворика, к мусорным бакам. Падаю ничком.
Вытягиваю из-за пояса «узи». Замираю.
Вовремя. Двое служивых появляются с автоматами наизготовку и попеременно движутся к двери, прикрывая друг друга. Дверь – на прицел, но не входят. Ждут подкрепления. Так: в машине было четверо, двое у главного входа, двое здесь.
Все. И главное, им сейчас не до меня.
Тенью выскальзываю из дворика, на секунду замираю. Тихо. Пока. Пересекаю улицу – и бегом к оставленному милицейскому «уазику». К-удивлению, он на месте.
Открываю дверцу. Леночка мирно почивает в той же позе, в какой я ее покинул.
Надеваю форменную фуражку, прокатываю по улице и сворачиваю к морю. Щелкаю тумблером рации:
– Я «четвертый», вызываю все свободные машины. В «Трех картах» началась разборка. Контролируем оба входа. Нуждаемся в подкреплении…
Так, ребята доложились, и, видно, не в первый раз, сейчас здесь будет от ментов густо. А я похож на дезертира, трусливо драпающего с места схватки. К морю. С девушкой.
Машину оставляю на тихой зеленой улочке у самого моря. Надеюсь, ее не обнаружат до утра. А сам с девушкой на руках спускаюсь к пляжу.
Невдалеке пансионат. Леночку бережно укладываю на песочек и отправляюсь к стоящим на берегу сборным щитовым домикам, окруженным сетчатым заборчиком.
Символические ворота украшает надпись: «Лазурный берег». То, что я ищу, находится рядом с первым же домиком. Средство передвижения. В данном случае – допотопный мотоцикл «восход», прикованный цепью к стояку турника. Судя по всему, кто-то из местных ловеласов приехал «забомбить» скучающую приезжую шлюшку.
Надеюсь, ему не отказали и помех не будет.
Вот блин! Стая полубродячих собачонок выскочила откуда-то из-под соседнего домика и залилась разноголосым лаем.
– Мя-я-а-а, – проорал я самозабвенно, надеясь обмануть не собак, а обитателей домиков:
– Мя-я-а-а!..
Цепь я попросту перерубил своим жуткого вида ножом. Собаки тявкали вовсю.
Одна особенно наглая шавка скалила пасть и заливалась лаем, перешедшим уже в собачью истерику. Соблазн достать ее ножом велик, но такая уж их собачья работа – гавкать. Отец буржуй – дите невинно! Потому двинул шавке башмаком по зубам и выкатил мотоцикл за ворота.
