Со Светланкой на вокзале расстались очень дружески. Решили, что нас сближает не только духовная общность — интерес к обитателям Изумрудного города, но и страсть к экзотическим видам спорта вроде пэйнтбола или секса в труднодоступных местах, а потому есть смысл встречаться для развития упомянутых качеств. «Репетицио эст матер студиорум» — констатировали древние римляне и были правы.
Мы обменялись телефонами и разъехались на такси в разные концы Москвы.
Почти по-английски.
Дома меня ожидал сюрприз. Во-первых, уже у двери я ощутил непередаваемо-восхитительный запах копченой грудинки. А когда сосед Толик открыл дверь, я чуть не упал от тех ароматов, какими была наполнена квартира.
Вторым шоком был абсолютно трезвый вид Толика. Больше того, он никак не отреагировал на канистру в моей руке, где плескалось еще литра три.
— Олежек! Рад видеть. — Толик жал мне руку, вид у него был добродушно-озабоченный. — Ты прямо к обеду! Давай на кухню, Алка как раз отбивные жарит.
Все же сначала я залез под душ, переоделся в джинсы и свитер и ощутил себя почти дома. Почти — потому, что вся моя комната под завязку была набита: медом, копченостями, полушубками, шерстяными носками грубой вязки… Не было только пеньки и воска.
— Ты извини, что у тебя все сложили. В нашей комнате тоже — под потолок…
Алка, на редкость свеженькая, с блестящими от жара плиты щечками, накладывала мне на тарелку отбивные горкой.
— С чего гуляем? — осторожно поинтересовался я.
— Да ни с чего. Просто обед. — Алка была довольна произведенным впечатлением. Толик тоже сиял.
— Ну, тогда за встречу! — Я отвернул крышку канистры и озадаченно посмотрел на соседей. Никакой реакции.
— Ведерниковы, у вас что, новая жизнь? Толика так подмывало, что он чуть не пританцовывал на месте.
— Завязали, Дрон! Начисто завязали!
— Мама дорогая! Поздравляю!
— Во-во. Давно пора было. Да ты выпей, нам все равно. Не завидно.
— Да как-то одному…
— Олег, не комплексуй. — Толик произнес это таким низким назидательным баритоном, что рассмеялись все втроем.
— Мы, Олежек, закодировались. Чтоб и не тянуло.
— И как? Не тянет?
— Абсолютно.
— Толя, кончай человеку зубы заговаривать, пусть поест с дороги. Отбивные стынут.
Стаканчик я все же принял, в очередной раз отложив собственное начало новой жизни. Мы дружно заработали . челюстями.
— А все же, откуда изобилие? — спросил я, улучив момент.
Толик хитро прищурился.
— Ты удивишься, но от «МММ». Согласно рекламе.
— Они же спалились!
— А мы — нет.
— Толик, кончай темнить! Чтобы у вас с Алкой в апреле, когда я уезжал, денег хоть на одну акцию было…
— Во-во… На опохмелку не хватало… — Толик налил себе огромную пиалу чаю. — Короче, в начале июля мы с Алкой поцапались…
— А когда вы не цапались…
— Да не, по-серьезному. Сидели, клюкали, еще Мишка был с моей работы, ты его не знаешь… Короче, Мишку проводили, еще приняли, слово за слово, Алка меня хрясь ложкой по мордам…
— Половником, — усмехнувшись, поправляет Алка.
— Ну да. А я тоже подогретый был — ну и под глаз ей брызнул. Алка — в слезы и — шасть из дому. Ну куда она пойдет? Понятно, к теще. За ней я, конечно, не побежал, мужчина все же и гордость свою имею…
— Да ты не ходячий просто был…
— Алка, помолчь. Ну, а утром подумал, решил — пойду на мировую.
— Подумал он… Опохмелиться нечем было, вот и прибег, — язвит жена, но Толика, похоже, все это даже забавляет.
— Речь не о том. Посидели у тещи, потолковали. Вроде помирились. Ну, она выставила, все втроем вмазали, ну и с Алкой там и остались. Проснулся ночью, по нужде. Пробираюсь назад в комнату, ощупью… Теща дрыхнет. Ну я и шасть к секретеру…
— Рецидивист прямо, — комментирует Алка.
— Не знаю, кой черт меня под руку толканул… А просто — денег-то ни шиша, утро забрезжит — чем похме-ляться стану? Ну и залез. Думаю, поживлюсь десяткой, и хорошо. И надо же, хмельной был, а сообразил — где бабы деньги-то спрячут? В белье, где же еще!
— Психо-о-олог…
— В общем, сую руку под белье в нижнем ящике — а там белья-то всего ничего.
И денег никаких — пачка бумаг. Толстенькая! Дрон, у тебя какая книга самая толстая?
— А Бог его знает… Справочник фельдшера.
— Ну вот, так в аккурат такой толщины пачка и была. На кухню выволок, глядь — акции «Эм-Эм-Эма». А я б знать не знал, что с ними вообще делают, если б не тот телевизор…
— Это точно. От Лени Голубкова, как от судьбы, — не уйти.
— Было. Да у меня-то вся жизнь, ты помнишь, как в сумерках проходила…
— И у меня от тебя — в потемках, — вставляет жена.
— Да уж… Короче, в башке всплыло сразу: свободно продаются и покупаются… Ну я всю пачку возьми да и сунь в авоську… А пока теща дрыхнула — втихаря из квартиры-то и утек.
— А мамашка моя тоже хороша, — перебивает Алка, — ни мне, ни Славке, брату, про те акции ни гугу. Я-то знала, что у нее давно еще тысяч десять на книжке лежало, мы с Толиком когда еще просили, на квартиру-то… Сказала:
«Нету», как отрезала. А потом я уже и забыла об них… Вернее, решила — пропали на книжке-то…
— Ага, у Авдотьи Никитичны пропадут, пожалуй, кукиш с маслом… Зря она, что ли, за прилавком тридцать лет простояла… Зажала денежки…
— Не болтай зря. Я-то с ней росла, помню, как они доставались…
— Да и люди не без глаз… Там — привес, там отвес…
— Да?! Много ты на той копеечной картошке с морковкой наперевешиваешь? — рассердилась за мать Алка. — А мешки те — на себе тягай, а картошку ту мерзлую — руками разгребай с подсобки-то, а заведующей — дай, а участковому — дай, а инспекторам всяким торговым — дай… Это ты все подсчитал? С тех копеек-то? Так что молчи уж…
— А на квартиру — зажала-таки…
— Да что тебе давать-то было — вес одно ушло б, как в прорву… Лешке она нашему собирала, думала, хоть он по-человечески поживет, на нас уже крест поставила… — Алка хлюпнула носом.
Толик передохнул тяжело:
— Да, ладно, теперь-то чего. Ну а с Лешкой… Да, права она с Лешкой…
Забросили совсем пацана. Ничего, как от матери с деревни приедет, я его это…
Да в лицей отдам! Сколько б ни стоило! Пусть тот английский изучает, щас оно надо! Скажи, Дрон?
— Без английского теперь никуда, — авторитетно киваю я.
— Прям уж в лицей сразу… — счастливо улыбается Алла.
