А я смотрю на вино в бокале…
— Белый мускат, — произношу тихо.
— Что?
— Мускат белый, крымский, марочный. А я хочу красный.
— Дронов, вы понимаете, о чем я говорю?
— Естественно. Шантаж. Мелкий, — щелкаю пальцами, подзывая метра.
Михеич движется к столику почтительно, неторопливо.
Замирает.
— Уважаемый, нет ли красного муската?
— Если вы предпочитаете к мясу, то я бы рекомендовал бордо. У нас отличное бордо. Урожая тысяча девятьсот тридцать второго года. Для знатоков.
— Несите, — нетерпеливо требует Марик.
— Слушаюсь.
Михеич удаляется так же неспешно.
— Что за игры вы тут играете, Олег?
— Я? Это вы, похоже, играете в игры. Я не подсадная утка с куриными мозгами, я — птица Додо. А вы мне пудрите челку.
— Что вы хотите сказать? Что мы не в силах…
— Слушай, Гай Марий, у вас что, человека поумнее не нашлось — поговорить со мной? Ты же не хуже меня понимаешь, что дело ваше — дрянь…
— Вы внимательно слушаете радио? Телевизор? Не такая уж и дрянь…
— То, что вы подставили Президента, — это полдела. Ваша цель — власть. Так что имеет место быть заговор целью захвата… А ты мне толкуешь о посмертной славе террориста или маньяка…
— Дронов, у вас что, моральный взгляд на вещи? — Слово «моральный» он выделил с едва уловимым смешком.
— Бросьте. Тирания — унизительна, народовластие — безнравственно, как говаривал Ги де Мопассан…
— Вот именно. — Марий вынимает из портсигара длинную папиросу и неторопливо закуривает.
— Ваше вино, господа, — торжественно объявляет Михеич, демонстрируя запечатанную бутылку. — Желаете увидеть сертификат?
— Нет, мы вам верим. Открывайте! — улыбается Глинский.
Но сбить Михеича с ритуала — это не боевика укокошить. Неторопливо, каким-то допотопным штопором он вытягивает пробку, официант рядом расставляет два специальных бокала — чуть тонированных, на высоких витых ножках. Плескает на дно одного — и подает .Марию: старику очевидно, кто здесь в каких чинах. Тот пробует, кивает. Глинскому процедура доставляет удовольствие не меньшее, чем Михеичу. Пробую налитое в мой бокал.
— Ничего винцо. Не кисляк!
Страдальческая гримаска на лице метра сменяется ликом смирения. Он наливает в бокалы ровно столько, сколько положено по этикету, и удаляется. Официант ловко сервирует стол мясным — и тоже исчезает.
Недрогнувшей рукой доливаю бокал с бордо мускатом — до краев и опрокидываю единым духом. Наполняю снова. Выдыхаю:
— А теперь, господин Гдинский, о деле. Умирать я не собираюсь, ни за идею, ни просто так. Я устал от стрельбы, грохота, дыма, пьяных рож на улицах и лживых речей на экране. Люблю, как вы успели заметить, море, покой, спорт…
— Красивых женщин и хорошие вина…
— Вот именно. Имею я право на личное счастье?
— Естественно.
— Ну, а поскольку гарантировать мою будущую неприкосновенность вы не сможете…
— Отчего же.
— Бросьте. Я отдаю себе отчет в том, что с передачей вам Досье окажусь и не опасен, и не нужен. Но вы все одно меня шлепнете. Для порядку. Чтоб не думалось.
— Излагаю немного развязно и даже слегка жестикулирую. Вполне естественно для человека, выпившего после бессонной ночи и натощак бутылку муската, да еще замешанного с бордо почти королевских кровей. Прихлебываю. — Это я к тому, что сам собираюсь обеспечивать свою безопасность. А посему — за информацию хочу ровно два миллиона долларов.
— Сколько?
— Два миллиона. Из них — миллион вы переводите на мой именной счет в швейцарском банке, лучше — в Цюрихе, второй — наличными, сегодня. Сейчас.
— Это много.
— Бросьте. Для вас — копейки.
— Вы же видите, как развивается ситуация. Думаю, у нас и так получится задуманное. Досье — просто страховка…
— Глинский, вы торгуетесь, как базарная дешевка. Вы же сами понимаете: мне нужно сначала залечь, потом — изменить документы и, возможно, внешность…
— Зачем тогда миллион в Швейцарии на ваше имя?
— Для куражу. Как только я куплю себе другое, то велю перевести «лимон» на него. Только и делов. При этом, заметьте, буду искренне сочувствовать «победе вашего движения» — именно тогда я смогу рассчитывать на полную безопасность. А из-за двух «лимонов» вы ведь мелочиться и насылать на меня разборки не станете… Да, наличный миллион мне нужен стодолларовыми купюрами разных номеров и серий.
— Да вы отдаете себе отчет, сколько нужно времени, чтобы собрать такую сумму?..
— А это ваши проблемы. Мне спешить некуда.
— Может быть, часть наличной суммы вы возьмете тысячедолларовыми банкнотами? Для вас это будет удобно: компактно…
— …при хранении и кучеряво при перевозке? Глинский, много вы знаете людей, знающих в лицо двадцать второго президента США
[2]
? Я допускаю, что Гровер Клирленд был приличным человеком, но он мне не настолько дорог, чтобы зеленой бумагой с его изображением я обклеил стены родной коммуналки… Так что — сотнями. Оно — надежнее…
— На это потребуется время.
— А в принципе — вы согласны?
Марий Леонидович смотрит мне прямо в глаза.
— Да.
— Вот и славно.
— Где информация?
— Господин Глинский, хватит разговоров. Я жду действий. Где, как, кому, сколько — все это технические детали, у нас, если я правильно понял, достаточно времени, чтобы их обсудить. Тем более варианты я обдумал. Достаточно основательно.
— А вы самоуверенны…
— Каков есть. И еще… — Одним махом осушаю фужер с бордо, наливаю новый бокал — до краев. — Я хочу видеть Круза. В его компании мне будет веселее, чем в вашей!
— Крузенштерна вы получите только в обмен на информацию… На Досье.
— Слушай, полководец! Тебе не докладывали, что я — нервный? Натура с несбалансированной психикой, способная к агрессивно-немотивированным поступкам!
Я хочу видеть Круза сейчас, немедля, за этим столом! Если через пять минут я не подам сигнала своему человеку, наша говенная дискета разлетится на тысячи мелких осколков вместе с «телегой», что стоит у подъезда!
— Тогда наступят последствия, о которых я вас информировал, — сухо отозвался блондин. Хотя лицо его слегка побледнело. — Организация сможет решить вопрос и без Досье…
— Сулла, ты что, меня за идиота держишь?! Организация — может быть, лично ты — нет! Досье — это власть! Неограниченная власть! Личная!
