Приземистые, дорогие шестисотые «саркофаги» шуршат по темному проспекту, не удостаивая вниманием «часовенки» своего бога. Они спешат к храму.
Нет, и скопище палаточек, залитое неживым люминесцентным светом, заполненное выкриками нескольких динамиков, — еще не храм… Тут тоже слуги и служки, рыцари ночи и ее паства… И все они порхают у освещенных витринок, не ведая, как короток век мотыльков, как скоро сгореть не в огне, а в ночи.
Саркофаги проносятся мимо…
«Пусть мертвые погребают своих мертвецов…»
«Но разве они мертвые?»
«Да».
«И они знают это?» «Знают».
«Тогда зачем они притворяются?»
«Чтобы существовать. У нежити своего лица нет, она ходит в личинах».
…Центр освещен. Лучи прожекторов смыкаются на башне Банка, зеркальная поверхность его отражает свет, как отражают стекла «шопов», «маркетов», ночных клубов, «лендроверов» и «мерседесов», как отражает его сталь клинков, как отражают глаза манекенов, марионеток, кукол…
Храм устремлен вверх, в черное ночное небо. Змеистые шнуры проводов тянутся во тьму, люминесцентные лампы раскаленно таращатся на черно-зеркальную громаду, скользят по ней вверх и вязнут, пропадают в безысходной тьме…
…На пустынной площади — сцена. На ней — арлекин, Пьеро, он грустен и меланхоличен в своем белом одеянии с длинными, до самых подмостков, рукавами…
Он декламирует, и голос его гулко разносится по пустынной площади…
Порой живешь — как не живешь,
Не отличая дня от ночи.
По стеклам, капель многоточьем,
Струится дождевая ложь
И лени стылая тоска,
И лести вязкая тревога…
Сны истекают понемногу
Сыпучим золотом песка.
А за стенами — смутный мрак,
И лестниц бесконечных всходы,
И некто, ряженный во фрак,
Считает сроки и исходы…
И путник, от дорог уставший,
Неразличим за пеленой.
Как ангел, без вины пропавший,
Как воин, без вести живой.
Вдруг я понимаю, что, кроме арлекина, я — единственный живой человек на этой площади… Он смотрит на меня долгим взглядом и исчезает во мраке кулис…
Губы его шевелятся, я даже не слышу, читаю по губам слова: «Не уставай…
Угадай мелодию… Угадай… И — вернись…»
«Угадай мелодию!» На подмостках появляется рыжий клоун, звучат фанфары, наигрывая логотип, площадь мгновенно заполняется фигурами в костюмах, бальных платьях, смокингах, фраках, клетчатых ковбойках, раскрашенными голенастыми девицами с безлично-кукольными выражениями лиц, строгими и почтенными дамами в париках с буклями, музыкантами, жонглерами, канатоходцами, укротителями зверей, самими зверьми, но какими-то ненастоящими, словно гуттаперчевыми…
Искусственное освещение играет многоцветьем красок, клоун на подмостках вытворяет невообразимые антраша, фанфары звучат на высокой ноте, все вдруг замирает, и голос звучит в полной тишине:
«А рубль сегодня равен золотому дублону Карла Испанского, короля конкистадоров!»
Площадь взорвалась ликованием… Толпа ринулась на подмостки, фигуры напирали друг на друга, стиснутые со всех сторон, падали… Конные, закованные в броню кирасиры шли лавой, сминая людей, крошили в месиво длинными обоюдоострыми мечами и тяжелыми алебардами… Могучие «лендро-веры», закамуфлированные, словно средневековые осадные машины, перли вперед, оставляя под широкими колесами тела упавших…
Персоны, сидящие в кондиционированных салонах «мерседесов», «понтиаков», длинных представительских лимузинов на специальной, возвышенной бетонной балюстраде, не спеша потягивали коктейли и наслаждались изысканным зрелищем…
Их дамы, разодетые в норковые манто на голое тело, улыбались, возбужденно покусывали губы, ноздри их трепетали, вдыхая запах близкой крови, и тела содрогались от оргазмов…
Ветер налетел внезапно; хлынул ливень, все происходящее исказилось, будто на испорченной кинопленке, изображение стало желто-грязным, исчезло за потоками мерно шумящей воды…
…Я шагал в утро по тихой лесной дороге. Омытый ночным ливнем лес дышал живительно и спокойно, и я пил это ясное утро, и видел серебрящиеся воды озера, и слышал шепот осоки, ласковый и мимолетный, как шепот влюбленных… Солнышка не было еще видно, но лес просыпался, предчувствуя его, и капли, падавшие с высоких сосен, переливались живой влагой… И каждая капля имела свое неповторимое звучание…
И услышал голос…
«О, светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими удивляешь, реками и кладезями, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями и птицами разными, бесчисленными городами великими, селами славными, садами монастырскими, храмами Божьими и князьями грозными, боярами честными и вельможами многими… Всем ты преисполнена, земля Русская, о православная вера христианская!
…И в те дни — обрушилась беда на христиан…..Попущением Божиим, грехов ради наших, пришел на Русь войной нечестивый и безбожный царь Батый. И разорял он города, и огнем пожигал их, и церкви Божий тако же разорял, и огнем пожигал. Людей же мечу предавал, а малых детей ножом закалывал, младых дев блудом осквернял. И был плач великий.
…За умножение беззаконий наших привел на нас Бог поганых, не им покровительствуя, но нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Такими карами казнит нас Бог — нашествием поганых; ведь это бич его, чтобы мы свернули с нашего дурного пути…
…И невидим стал Большой Китеж вплоть до пришествия Христова… Если какой человек обещается истинно идти в него, а не ложно, и от усердия своего поститься начнет, и многие слезы прольет, и пойдет в него, и обещается лучше голодною смертью умереть, а его не покинуть, и иные многие скорби претерпеть, и даже смертию умереть, знай, что спасет Бог такового, что каждый шаг его будет известен и записан ангелом. А не хотящего, не тщащегося, не желающего получить спасение себе не понуждает Господь нуждою и неволею. Но по усердию и по произволению сердца все творит Господь человеку.
Если же пойдет, и сомневаться начнет, и славить везде, то таковому закроет Господь град. И покажется он ему лесом или пустым местом. И ничего таковой не получит, только труд его всуе будет.
…И сей град Большой Китеж невидим стал и оберегаем рукою Божию, — так под конец века нашего многомятежного и слез достойного покрыл Господь тот град дланию Своею. И стал он невидим по молению и по прошению тех, кто достойно и праведно к нему припадает.
Слава в Троице славимому Богу и Пречистой Его Богоматери, соблюдающей и хранящей место оно, и всем святым. Аминь».
…И снова — шум леса. Я шел по тропке, и видел впереди серебристые воды лесного озерка, и слышал шорох осоки… Лес просыпался, предчувствуя солнышко, и капли падали с высоких золотистых сосен, переливаясь живой влагой, будто дивные самоцветы… И каждая — звучала…
