— Спасибо, он заберет.
Альбер вернулся в машину, развернулся и поехал из центра на окраину. В захудалой парикмахерской коротко постригся, вышел, надвинув на глаза козырек бейсболки. Нет, он вовсе не гримировался, просто отлично знал; любые топтуны схватывают не личность объекта, а образ, стиль, походку, способ общаться, жестикуляцию… Но Альбер прекрасно знал и другое: стоит человеку поменять привычную униформу, скажем костюм с галстуком на свитер-джинсы либо наоборот, да добавить к этому немного фантазии, изменится и стиль, разумеется, если за этим тщательно первое время следить… Для себя еще в ранней молодости он отработал несколько стилей, причем пользоваться предпочитал лишь одним или двумя… Сейчас ему предстояло «раздвоиться»: один будет продолжать выполнять приказы Магистра, другой… Ну да — каждый сам за себя. За всех — только Бог.
* * *
…Тяжелый авангард рыцарской конницы мчался, сотрясая землю. Она гудела и содрогалась от ударов тысяч копыт закованных в металл коней; восседавшие на них всадники в глухих шлемах мчались безлично и несокрушимо, выставив неровным рядом тяжкие острия пик. Я различал тусклый блеск боевых топоров, притороченных к седлам…
Ни один строй не мог противостоять этой грозной организованной силе.
Бронированные клинья сокрушали неровные фаланги литовцев, наполняли мистическим ужасом разноплеменно-пестрые войска мавров, обращали в бегство потомков непобедимых викингов…
Нам нужно было выстоять. Сомкнув алые щиты, мы застыли в шеренге, ожидая смертоносного наметного удара… И вся эта железная тяжкая масса, вся эта несокрушимая твердь ощетиненной железом звероподобной плоти запнулась вдруг, сразу, будто налетев на невидимую стену… Передние ноги лошадей скользили в глубокую, отрытую отвесно траншею, припорошенную безымянной степной травой…
Падали, ломая хребты, оскаленные кони, всадники подкошенно бились в мягкую, расхлябшую от дождей землю, задние налетали на передних, разрушая и круша в месиво и еще оставшееся живое, и самое себя…
И уже конница замедлила свой гулкий бег, заметались, затрепетали флажки на поднятых пиках всадников, забегали в беспорядке пешие… А из-за леса бегом валили воины, вздымая топоры на длинных древках…
Дальше была бойня. Рыцари крошили нападавших длинными прямыми мечами, тяжелыми секирами… Клинки маслянисто отливали густой кровью… Рыцари убивали… И — сами падали, сраженные ловкими ударами боевых топоров; упавших добивали грубыми, сработанными из дрянной тусклой стали ножами со скользкими деревянными рукоятками…
Мои руки онемели от усталости, кровь из рассеченного лба и пот застилали глаза, я продолжал рубить почти вслепую, чувствуя скрежещущее сопротивление брони или чавкающий звук разрываемой железом плоти…
…Я лежал и глядел в звездное небо… Силы оставляли меня, над ночным полем слышались слабые выкрики, тявканье лис, метались неясные низкие тени, светились желтые глаза псов… Я поднялся, опираясь на рукоять меча… Медленно побрел прочь, чувствуя, как в промокших насквозь, шитых узором шевровых сапожках тепло хлюпает кровь… Моя и чужая…
* * *
Альбер выключил диктофон. Навстречу, высвеченная дальним светом фар, неслась узкая и матово блестящая, будто дамасская сабля, дорога. Он понимал, что слушал запись допроса не с самого начала, включив из чистого любопытства — за что можно было выложить три миллиона долларов и снести три-четыре десятка голов?..
Он не понял. Ничего. Это что, и есть то самое?.. Как назвал этот яйцеголовый «градусник», Доктор, — «нижние этажи подсознания», когда объект был в состоянии «летаргической комы» и при этом вспоминал?.. «Иногда его воспоминания облекались в форму эссе, стихов, картин…» Бред!.. Хотя… «С материалом необходимо целенаправленно поработать. Иначе говоря, что именно нужно извлечь из сказанного…» Надо полагать, люди приоритета Магистр уже делают это.
Дорога, будто узкая дамасская сабля, неслась навстречу и матово, маслянисто блестела в лучах фар. Альбер прибавил скорость. Это было довольно рискованно — мчаться так ночью, по скользкой дороге… Но другой жизни Альбер не знал. И-не хотел.
Глава 11
Старик сидел в садике и смотрел на прояснившееся после двухдневного шторма небо. Он привык к бессонницам, притерпелся к усталости — что поделаешь, возраст. Он вспоминал. Лагерь, войну, снова лагерь… Была ли его жизнь счастливой?.. Бог знает. Человек таков, что не ценит того, что у него есть, и жалеет о том, что прошло… Вернее даже — о том, что могло бы сбыться, не пройди он мимо лукавого взгляда девчонки — по робости или глупости, не ввяжись он в ту или другую свару, не веди себя с отстраненным достоинством там, где это действовало и на вертухаев, и на подсирал как красная тряпка на быка… Но если бы убрать все эти поступки, глупые, неумные, горячие, то… Это была бы не его жизнь, а кого-то другого… Чужая. Быть чужим себе самому?.. Этого старик не хотел. Да и… Чего жалеть? Как сказал один поэт, всякая жизнь, какая бы она ни была, это — мир упущенных возможностей…
Старик смотрел на ночное небо. Звезды — крупные, яркие, сияли в невыразимой вышине, и Млечный Путь казался осколками Луны, рассыпавшейся в звездную пыль… Кого он вел и куда?..
Старик услышал стон. Чудом спасшийся из пучины человек метался, так и не приходя в полное сознание. Временами бред переставал его мучить, он лежал на спине, беспомощно и безразлично глядя в беленый потолок, не слыша слов, обращенных к нему, не замечая смены ночи и дня, пока вдруг снова не впадал в беспамятство… И тогда — снова метался на жестком лежаке, комкая легкое покрывало… И сейчас губы его были воспалены, зрачки дрожали под прикрытыми веками, различая видимые только ему картины… И старик услышал первое произнесенное им слово, вырвавшееся из горла, словно стон:
— Грааль.
* * *
На душе Константина Кирилловича Решетова было неспокойно. Он только что прочел докладную Владимира Петровича Гончарова, начальника оперативной службы… Как и просил Кришна, Гончий подал ему только факты, без аналитических, оперативных или иных комментариев: выводы Кришна предпочитал делать сам, опираясь на «свежак». Если у него и не было оперативных навыков, то имелось нечто другое: понимание людей и то, что называют интуицией. Именно по этой же причине он сам первоначально изучал факты и только потом прокручивал их через специалистов.
Пока ясно одно: Сергей Петрович Дорохов пропал с третьестепенного кипрского курорта, не оставив по себе следов. Это был факт. Теперь остается лишь выяснить, что произошло на самом деле.
Кришна встал из кресла, рассеянно огляделся… М-да… Если они узнают что-то от Дорохова… Нет, об этом и думать не хотелось…
Мужчина снял трубку телефона:
— Владимир Петрович… Я попрошу вас зайти ко мне…
Через минуту дверь открылась, моложавый, среднего роста мужчина лет сорока пяти прошел в кабинет, сел в кресло напротив. Кришна вгляделся в сидящего…
Нет, слово «моложавый» здесь не подходит. Владимир Петрович Гончаров выглядел просто как молодой мужчина, чуть старше тридцати, или скорее как сорокалетний американец, какими их изображают фильмы: одет дорого, неброско, исключительно собран и подтянут, на губах — даже не сама улыбка, а готовность улыбнуться…
