…А Саша Шмаков, как пришел к СОБРам, был сперва среди молодежи, да еще — бешеный как черт. Генерал Васнецов отдал его в группу Бати «на перевоспитание»:
«Мы не варяги, нам не рисковые ситуации нужны, а результативная работа». Но парнишку в Чечне изломало порядком, попал он под самое жестокое, январское наступление «генерала Паши», да так и не отошел до конца, корил «дедов»…
— Слушай, Шурик, — обратился к молодому тот же здоровый, — мы тебя к себе не шибко звали…
— Да просто сволочь я всю эту разожратую ненавижу, зубами грызть готов, а не ля-ля разводить!
— Злой ты…
— А вы добрые, да?
— Мы — справедливые. Работа такая.
— На хер кому сдалась эта справедливость, понятно? Думал, попаду к «серым», у них хоть без бумажек и поживее, а если разобраться — то полная труха…
— Ты не горячись, парниша, смолкни… Вон, тебе Геннадьевич сказочку расскажет… Он у нас образованный, грамотный, сказок много знает… Да и мы послушаем, надо же как-то день перекоротать…
— Может, водки лучше выпьем?
— Не, водки нельзя… Чайку — можешь, жратвы здесь навалом, покурить — только не всем враз… Это — жизнь, а не засада… А то хочешь — дремай, хочешь — сказку слушай.
Группа захвата разместилась впритык в палаточке напротив пансионата. Всего их стояло три, летом — и клиент, и навар, зимой работала одна, и та — с грехом пополам, только по базарным дням. Сегодня был обычный. Вытащили под утро из койки капитана Назаренко, объяснили тому накоротке «диспозицию», поехали за станицу, на побережье, к пансионатам. «Рафик» приткнулся к палаточке тихонько — ну привезли коробейники товар, и кому какое дело. Теперь оставалось ждать.
Приказ был: «быстро и скрытно». А белым днем из «Лазурного берега» скрытно — никак.
— Ну что, Геннадьич, давай сказку-то… Хоть и враки, а слушать приятно…
Боец, которого назвали Геннадьичем, отличался от других щуплым сложением, но оттого не был хилее. Было ему под сорок, к СОБРам прописался лет пять назад — до того работал в каком-то техникуме преподавателем истории; потом, по причине двадцатилетнего увлечения каратэ, попал в хранители тела средней крутости персоны; ровно через десять месяцев закончил эту карьеру на больничной койке с тремя пулевыми ранениями и под статьей. Притом искренне считал, что ему крупно повезло: бывшие партнеры по спаррингам и каратэшному подполью теперь пропорционально разместились либо в органах внутренних дел и близких к ним, либо в салонах «мерседесов» или местах не столь отдаленных — это уж кому как покатило. Короче, партнеры из ВД, уразумев, что их «сэнсэй» попал по наивности в чужие разборки, из-под статьи вытащили, а раны сами затянулись. А у Бориса Геннадьевича Грешилова осталась незаживающая обида уязвленного самолюбия: кинул его «персона», как голого лоха, да еще и шкуру попортили… Ко всему, морочить голову малолеткам Грешилов вконец замучился; а потому, когда предложили повоевать с преступностью — влегкую согласился. В Чечне в нем открылся дар рассказчика: бойцы слушали его раскрыв рот, и хотя многие исторические факты он безбожно перевирал, оттого было интереснее и ему самому, и остальным.
— Про что сказку-то?
— Давай про старое.
— Про старое — так про старое. — Грешилов задумался на минуту, словно погружаясь туда, в непроглядную муть отлетевшего времени, в историю, которая, увы, никого ничему не учит.
— Великая Римская империя германской нации развалилась после изгнания Генриха Льва. Страну разорвали в клочья ненасытное властолюбие баронов, интриги завистливых соседей, череда войн, обессилили крестовые походы. Рыцари, младшие сыновья в семьях, кроме титула и храбрости, не получали ничего. По большим и малым дорогам грабили шайки обнищавших феодалов и озверевших до дикости простолюдинов; беззаконие сделалось законом, насилие и смута стали такими же естественными, как любовь. Бароны и рыцари пировали с вассалами в тяжелых цитаделях, окруженные верной охраной и каменными стенами; там, внизу, люди постепенно превращались в скотов, сходя с ума от вечного страха… К тринадцатому веку эпоха высокого рыцарства близилась к закату; наступало безвременье. Могущество и насилие повсеместно заняли место права и правосудия; бароны и рыцари возвели насилие в ранг закона; кто смел, тот и мог. Тогда-то и образовалось Вестфальское судилище.
Вестфалия заключала в себе страну между Рейном и Везером; Гессенские горы составляли ее южную границу, а Фрисландия — северную. Там и были созданы Священные фемы. Люди называли их — Вольные судьи. Главной задачей Вольные судьи поставили себе справедливость: захватить виновных в преступлении, кто бы они ни были, и наказать прежде, чем они узнают об ударе, им угрожающем… И — покарать преступление… Любое. Существование этого тайного общества, как орудия «гласа народа», как защитника его от всех и всяких притеснителей, скрытно поддерживалось людьми, и власть его была хотя и тайной, но оттого не менее значимой, ибо опорой ей служило сочувствие и уважение народа…
…Грешилов вел рассказ неторопливо. Бойцы забыли и об усталости, и о голоде, и обо всем на свете… Люди, вершившие справедливость, были понятны им и близки… Только… Только бывает ли справедливость? И нужна ли она кому? Или — этим понятием все, кому не лень, маскируют собственные алчность и властолюбие?..
— Вот это были мужики! — подытожил Саша Шмаков, когда Грешилов закончил рассказ. — Пока в Думе эти задроты перетирают, что, кому и сколько, пока в Кремле прикидывают, сколько, что и кому, должен кто-то и людей защищать. И от тех, и от этих. А то — что толку? Вяжем мы «солдат», и даже если отправились они по этапу — так у них карьера такая, без этого нельзя. А «генералы» и там, и там сидят, коньячок попивают, и ни хрена не боятся. Нужно, чтобы боялись!
— Саша, Саша… То ж он про немцев рассказывал. Знаешь поговорку? Что русскому хорошо, то немцу — смерть. И наоборот. Анекдот хочешь старенький? Про институток?
— Ну?
— Собрались, значит, после Олимпиады девки из разных там вузов и техникумов, и вопрос самый животрепещущий решают: чьи тетки в Москве центровее?
Покумекали, решили: не фига мужикам вообще за так давать, вон иностранцы правильно говорят: «Любовь придумали русские, чтобы за это дело не платить».
Подумали, пошли в райком, говорят: будем валюту для страны зарабатывать.
Секретарь спрашивает первую, из политеха: «Сколько нужно денег, чтобы переоборудовать общежитие в публичный дом?» Та отвечает: «Тыщу рублей.
Занавесочки на окна, то-се, абортарий…» Спрашивает вторую, из педа. Та:
«Десятку». — «Чего столько?» — «Табличку на здании поменять». Третью, из медучилища: «А вам — сколько?» — «Две копейки. Позвонить, обрадовать девчат, что перешли на легальное положение». Ущучил?
— Что все девки — стервы?
— Да при чем тут девки?! Сколько, по-твоему, стоит превратить любое специальное подразделение или отдел спецслужбы в то, что сейчас называют «криминальной структурой», а? Две копейки старыми деньгами, понял! Только вывеску сменить… а ты говоришь — «надо, чтобы боялись». Кого? Тебя, школьника, «чехами» по случайности недобитого?
