– Вы чего, мать вашу так, еще не разобрались с малюткой?
– Гимлер, мы только начали…
– Заткнись, Таджик! – Вошедший застыл посреди комнаты – весь кожаный, скрипучий, то ли комиссар из чрезвычайки, то ли эсэсовец из зондеркоманды, да и разница между ними, видать, небольшая вовсе. Ольга метнула в сторону комнаты совсем уж умоляющий взгляд: видно, знала об этом малом предостаточно, чтобы сохранить хладнокровие, да и погоняло он получил явно не от фамилии, а за заслуги.
Вместе с Гимлером ввалилась еще пара молодцов, что диспозицию, сиречь мои шансы на успех, сократило на порядок. Видать, недосуг ждать станичникам, пока их побратимы с кого-то шкурку снимать станут; да и при денежной дележке среди пиратов нынешнего реформированного общества лучше быть рядом с кучей: а то, того гляди, кинут, и будешь всю жизнь, как дурак, на джипе ездить да на запчасти работать!
Судя по всему, Гимлер исповедовал принцип: куй железо, не отходя от кассы. Видимо, «беспомощное положение потерпевшей» возбудило его сразу и бесповоротно; громила извлек из недр черных дорогущих брюк готовый к бою «агрегат», облачил в черного же цвета импортную резину, подошел к креслу, одним рывком, больно, сорвал с губ скотч, произнес:
– Ну что, кисуля, будем сочетать приятное с полезным? Пошепчи-ка мне на ушко, где заныкалось Фро-лово наследие, а? Что замерла, падла, а ну – ноги шире плеч, живо! – И одним движением впечатал даму в спинку кресла. Она вскрикнула, что возбудило крутого ухажера еще шибче, он наотмашь ударил по губам женщины, прорычал: – Ну! Начала исповедоваться, быстро! Или я тебе вместо елды щас ножку стула закатаю! Ну!
– В ванной… За зеркалом…
Упускать такой момент было безумно и расточительно: все пятеро подручных, оборотясь ко мне кто вполоборота, кто – спинами и затылками, соучаствовали в изнасиловании «вприглядку»: пример Гимлера был весьма заразителен, и каждый урод уже грезил о своей доле «ласк» от милой дамы, сразу после потрошения тайника.
Выскакивать чертом из табакерки было глупо. Я просто толкнул дверь ногой, она бесшумно отворилась… Грохот первого выстрела разорвал тишину, прерываемую до того возней и выкриками Гимлера. Пистолет дернулся в моих руках трижды, трое братков еще продолжали оседать на пол, а я уже ринулся врукопашку; двое прыснули при звуках пальбы по углам и достать их по-ка не было возможности, а трахарь-агрессор Гимлер, в мгновение ока потерявший всякую потенцию, уже валил кресло с девкой набок, скрываясь за ним, как за броней, и елозил под полой куртки, пытаясь выдернуть так некстати зацепившийся за что-то ствол.
Сейчас главным было кончить этого авторитета-вредителя: судя по всему, он наводил на подельников страх не меньший, чем крупнокалиберная пушка; я прыжком одолел расстояние до кресла, перепрыгнул. Гимлер с диким визгом резаной свиньи устремился на меня с пола, оставив затею с оружием; его «рука-копье» летела мне в горловину, но не долетела: уйдя прыжком с линии атаки, я качественно воткнул ему чуть ниже уха грубый, как дубовый сучок, средний палец правой руки. Хруст был почти не слышен, но мысли о сексе ушли из головы злыдня напрочь вместе с жизнью.
А о неретивости брызнувших на две стороны подручных – это я соврал. Парняги оказались пуганые и тертые и в сложившихся реалиях прикидываться ветошью не собирались. Один, пошустрее да потрусливее, мышью юркнул в коридор и, надо полагать, несся опрометью к входной двери. Другой, тот самый Таджик, успел-таки выхватить свой затаренный модный шпалер и пукнул пулей: словно обозленная оса она вжикнула у черепа, поправив прическу, и с клекотом поцеловала деревянную раму неведомого шедевра на стенке. Второго вжика я не дожидался: прянул наземь и покатился бочонком, выставив «спенсер», чудо штатовской инженерной мысли и убойной мощи, на вытянутых руках, дважды выстрелил, давя «на характер» противника, а уже третью пулю выслал качественно: между носом и глазом.
И – рывком в переднюю. Последний герой облома завозился-таки с дверью; он сумел справиться с замком, когда услышал позади мои совсем не крадущиеся шаги. Обернулся, ощерился; в руках его оказался остро от-точенный длинный нож. Безумством храбрых, которым поют конечно же песни, но чаще – поминальные, этот, последний, не страдал. И потому лезть на рожон не собирался. Не увидев в моих руках ничего огнестрельного, занял оборонительную позицию; тыл ему надежно прикрывала массивная бронированная дверь, ростом и сложением малого родители не обидели, да и нрава он, видать, был лютого… А что бежал… Так когда пули визжат, а ты при «пере», и только, бегство и есть самый разумный способ разрешения конфликта в свою пользу. Сейчас, когда ситуация переменилась… И крыса, зажатая в угол, тигром на людей кидается, ну а уж волк-оборотень, кровушки на своем веку пустивший немерено, и подавно.
И точно: парень, почувствовав уравновешенность шансов, внутренне повеселел и самую чуточку расслабился, совсем легонькую чуточку, чтобы и мышцы поэластичнее работали, и реакция оставалась резвой. Оскал его стал совсем звериным, а глаза – холодными и стылыми. Тусклое лезвие в его руке не бликовало, и сама рука не была по-глупому жесткой: умел он обращаться с холодным оружием на все сто, и запорхает сталь в его руке, аки бабочка-капустница, но – в нужный момент, раньше времени этого своего умения он обнаруживать не желал.
А мне стало неуютно. Это только полный дилетант решит, что нож безопаснее пистолета. В том-то и шайба, что пуля – дура, а клинок… Поспешил я, пошел на поводу эмоций; с трофейной «беретткой», да еще и с глушаком на стволе, я бы уделал индивида, как Создатель – черепаху. А сейчас… Лезть на рожон, какой станет для меня вертелом, глупо, возвращаться за пистолем… не проканает: молодчик уже почти догадался о моей безыскусности в обращении с холодным оружием, и только решительный отстрел соратников помешал ему в первую же секунду броситься на меня бы-ком и «забодать» к чертовой бабушке.
Впрочем, мои мыслительные изыски времени заняли с гулькин нос – в реальном бою время течет по-другому. Я засек момент, когда противник решил атаковать: что-то неуловимо поменялось в лице; пританцовывая, он пошел на меня, напряженно высчитывая, когда расстояние сократится до прыжка и выпада ножом. Мои глаза в это время изучили прихожую, размером с малогабаритную квартиру, в подробностях; ничего лучшего, как пустить в ход тяжкую напольную вазу, я не нашел.
Как только противник приблизился на расстояние атаки, схватил произведение китайского гончарного искусства и метнул в бандита. Он только шире осклабился; вернее, откровенно уже улыбался: решил, что я – фраерок, забредший к хозяйке полакомиться «козочками», при шпалере, как все нынешние, как при галстуке, и с испугу перемолотил всю банду. Что со стволом не мудрено. Видно, в окрыленном его мозгу уже замерцала наиприятнейшая картинка: сейчас он завалит меня безо всяких фокусов, потом дожмет девочку и станет единоличным обладателем сокровищ в самой нетленной зелени.
И он недалек от истины. Рядом с ним я – фраер. К тому же сызмальства боюсь злых хулиганов, особенно с ножами. Но не настолько, чтобы позволить себя прирезать.
Парень вышел на выпад. Отмахнул рукой с ножом, я отклонился назад, он неестественно быстро перехватил оружие в другую руку, и нож уже летел мне в брюхо откуда-то снизу и слева, уйти снова я не успевал; не по здравом размышлении, скорее инстинктивно, подставил бедро и почувствовал, как клинок с хрустом пропорол джинсы. Рывком, двумя руками я дернул его за шиворот к себе, с хрустом подставив голову под его носовой хрящ, тут же оттолкнул к стене и стал молотить отточенными сериями ударов в голову. После такой обработки драться продолжают только в кино. Руки его беспомощно повисли вдоль тела, он сползал по стене, а я ни о чем не думал, ничего не чувствовал, ничего не пом-нил о своей предыдущей жизни, ничего не ждал в последующей; я просто молотил и молотил, пока мой противник не завалился беспомощно и безжизненно на-бок. Только тут я осознал, что он не был теперь никаким противником: теперь это был просто труп.
