– Конь в пальто.
Мужик полупал глазами, вздохнул. Снова разлепил губы:
– Убивать будешь? Или – поизмываешься?
– А есть за что?
– Да все вы, суки, одной масти.
– Да ну?
– Игнатьичев сродник будешь?
– Скорее – кровник.
Невеликий сталинский лобик мужичка собрался морщинками в размышлении: что, дескать, сие означает? Его сомнения я разрешать не спешил: пока человек чувствует угрозу, он словоохотливее. Хотя и не всегда.
Второй подельник тоже кое-как проклюнулся; удар в висок валит мертво, и я порадовался, что сумел-таки придержать руку.
– Чего прибрели спозаранку, болезные? – вопросил уже я. – Дедка за яйца прощупать?
Мужичок молчал. М-да. Разговор не складывался. Видно, подутерял я большое личное обаяние. Да и применять к мужичкам «третью степень устрашения» вовсе не собирался: видно было, что пришли они не по мою душу, а дедову из преисподней им уже не достать.
Но и в молчанку играть с ними было муторновато. Я чувствовал исходящий от них липкий, как налимий пот, страх. Тоже аники-воины!
– Вот что, ребятки. Долго засиживаться с вами мне недосуг. Или исповедуйтесь по-скорому, и ступайте на все четыре, а я на пятую пойду, или – так и оставлю вас тут до прихода Игнатьича, пусть сам разбирается.
Мужик в кресле – здоровенный, взрослый сорокалетний мужик – явственно побледнел, и лицо его обильно оросилось мелким холодным потом. Да, видать, с дедком они встречались накоротке и что это за волчара, знали хорошо… Вот и мне знать надобно: а то вдруг окажется Игнатьич вовсе не ведмедь-шатунок, а Акела – вожак стаи? И за мною, ко всем прочим, еще и бригада ветеранов-пенсионеров спецназа увяжется, бегай от них?!
– Правда отпустишь? – спросил второй.
– А что, сильно похож на душегуба?
Мужик только глазками заморгал: видно, я был похож.
– Я здесь случаем, как пришел, так и уйду.
– А чего в смирновском доме делаешь?
Ага. Вот так и доведется познакомиться посмертно: значит, фамильица покойного – Смирнов.
– Коньячок пью. И мяском закусываю. По стаканчику примете?
Не дожидаясь их особенного согласия, налил каждому по полновесному стакану спиртяги, слегка разбавив водичкой. Мужики косились на мои приготовления так, будто воочию узрели привидение, причем с напрочь съехавшей крышей.
– Не боись, отцы, травить не стану.
Развязал каждому руки, выдал по стакану. Никаких особенных сюрпризов я от них не ждал, тем более со спутанными ногами не очень и распрыгаешься, особенно когда обидчик, то есть я, уже доказал свою рас-порядительность в обращении с колотушкой, теперь покоящейся рядом на диванчике. Ну а для пущей убедительности и ружьишко осталось у меня под рукой. Чего им рыпаться на пулю? Никакого резону, по правде говоря.
Плеснул себе коньяку, поднял посудину.
– Ну что? Как говаривала проститутка в одной комедийке, за наше случайное знакомство! – не без пафоса произнес я. И опрокинул свой коньячок.
Мужики тоже долго ломаться не стали: один за другим маханули семидесятиградусного спиртягу влегкую, привычно, отдышались. Потом один молвил:
– Закурить бы…
– Смолите. Меня зовут Игорь, – соврал я.
– Василий, – произнес тот, что сидел ближе. Добавил с неясным смешком, кивая на напарника с лицом, изрытым когда-то юношескими оспинами: – А этот, покоцаный, Колян.
Мужики повозились по карманам, задымили «примкой». Я тоже полыхнул спичкою, закуривая, и, обозрев как бы со стороны легкую странность ситуации, хмыкнул:
– Хорошо сидим. – Помолчал, добавил: – Вот что, отцы, вы, выражаясь по-ученому, стрелку проиграли вчистую, вам и ответ держать. Слушаю.
Хмель настиг первым Василия.
– Да какой на хер ответ! Не знаю, кто ты деду, а только сволота он. Сука и пидор!
Кто бы спорил, но не я. А Василий уже завелся в пьяном запале:
– Ты можешь жилы из меня тянуть, а Смирнова я достану! За вышку под падлу пойду, но достану!
– Чего так? Насолил шибко?
Василий потупился: говорить не говорить… Тут вступил Колян:
– Да чего там, – маханул он рукой. – Вчера этот потрох сучий девку вот его, – кивнул на напарника, – снасильничал.
– Ну?!
– Вот те и «ну»! Уж не знаю, кто ты, паря, будешь, блатной или бандюган, а тока по всем понятиям – беспредел это! На любой зоне за это старого пердуна раком поставют: девке одиннадцать лет всего!
Папашка Василий сидел такой, что на него смотреть было жалко. А Колян продолжал:
– Гулевал он с чегой-то: накупил в «Америке» всяко-разно, погрузил в свою мотоциклетку… А Олька Васькина как раз с магазина шла. Вот и приманил, старый козел, шоколадкой! Посадил в коляску и – в лесок.
– Так чего ж вы вчера не наехали? Могли бы и с милицией, раз такое дело…
– Да Васька сам седни только узнал. – Колян вздохнул. – Видать, молотило у дедка немаленький, девка болеет, за живот держится… Наська, Василия жена, и пристала к ней седни с ранья, что и как… Ну девка и раскололась: дескать, дед Смирнов шоколадку ей дал, а потом велел трусики снять и с писькой его играться… А уж потом… Тьфу, сволота! – сплюнул Колян. – Удавить такого мало! Детки, они ж до сладкого охочие, вот и польстилась на шоколадку… А зарплату мы год не видали, а от картохи той с души воротит…
Василий слушал другана и не замечал, как слезы катятся одна за другой по лицу. Скверно, когда мужики плачут. Совсем скверно.
– Я предлагал Ваське сразу в ментовку заяву подать, на зоне ему за эти художества очко бы весь срок рвали! Да… – Колян махнул рукой. – Времена нынче – то ли посадют, то ли отмажется, а девку навек ославят. Этот Смирнов не простой дедок… Вот мы и решили сами: прийти втихаря и удавить.
– А чего не явно? Вкатили бы картечи из ружьишка…
– Да? Сидеть за старого тоже охота невелика. А так – придушили бы тишком да дом его подпалили: поди до-казывай! А еще… На дедка не очень-то рогом и попрешь: как-то селивановские на него возбухли, так он шестерых пораскидал, что котят, да еще кому ребро, кому руку поломал… Такого шатуна только засадой и взять можно… – Колян осекся вдруг, глянул на меня жалко, заопасавшись, что слегка разбавленный спиртяга сыграл с ним злую шутку: разболтался он, а теперь этот и сдаст его Игнатьичу с потрохами…
Ладно, мужики – не бойцы, но хоть попытались! А что до Ольки этой, так не задержись дед с ней, не выпутаться бы мне из тонкой капроновой паутины!
– Вот что, мужики. С дедом вам расчеты больше чинить не надо.
– Да? Это по-каковскому же решению?
– Кончил я деда.
