— Что с ней?
— «Колеса».
— Машина сбила?
— Таблетки.
— A-a-a… — Пасынок Гиппократа вздохнул с явным облегчением. — А тогда ее не к нам надо было везти… В психушку надо…
Кого здесь нужно в психушку — я знаю точно.
— Капельница… j — Что?
— Капельница в твоем заведении есть?
— Это с другого торца нужно было заезжать… Там у нас платное… Для таких вот…
— Что с дочкой, отец? — Из соседней комнаты вышла пожилая, строгая и худая женщина в белом халате.
— Отравление.
— Так. На каталку. Помогай!
Женщина споро и быстро уложила девочку, закатала рукав… Открыла дверцу шкафчика, нашла нужную ампулку, набрала шприц, уколола.
Я двинулся к двери.
— Погоди. Сейчас желудок промывать будем. Поможешь… Алексей Семеныч, ты бы не сидел сиднем, принимай больных-то, невтерпеж им, раз к нам попали! — прикрикнула медсестра на врача.
Тот встал, приоткрыл дверь, произнес понуро-обреченно:
— Следующий…
— Поехали, папаша…
Мы провезли каталку по длинному, едва освещенному коридору, заехали в пустую палату с двумя кроватями. Я подхватил девчонку на руки.
— Да куда ты ее кладешь в одеже-то? Раздевай. Я снял с нее верхнюю одежду — из белья на ней оказались только узенькие трусики, уложил в постель, укрыл.
Медсестра выкатила штатив с капельницей, ловко ввела иглу в вену. Вышла, вернулась с огромным пятилитровым чайником и большим тазом…
Медсестра возилась с девочкой часа два. Я помогал.
— Ну вот и ладушки…
Девочка крепко уснула, щеки и губы ее порозовели.
— Забирать?
— Да куда уж ночью… Пусть уж до утра… Тогда заберешь… А то вообще-то не положено…
— Спасибо вам…
— Чего уж… Да и сам ты какой-то не в себе… На-а — Медсестра налила мензурку спирта. — Или разбавлять будешь?
— Не буду.
— Тогда вот запить. — Она подала стакан. Я выпил. Ощущение было такое, словно меня сразу, вдруг, погрузили во влажно-жаркое экваториальное лето.
— Совсем ты замотанный, соколик. Сядь вот на стул, посиди. А то — поспи.
И я уснул…
…Мне снился храм. Он был сложен из розово-белых камней и уходил куда-то в светло-сиреневую прозрачность неба, где далеко, в невыразимой вышине, сияли кресты золотом усталого августовского солнца…
Светло-голубые потоки струились туда же, ввысь, и возносили чистых и светлых людей в прозрачно-невесомых серебристых одеяниях… И я летел вместе с ними и был полон легкого, безмятежного счастья… Но чем выше я поднимался, тем тревожнее становилось ощущение оставленного, несделанного или — непоправимого.
И я сумел перевернуться в потоке и сначала медленно, потом все быстрее устремился к земле, и навстречу мне поднимался пар возделанной пашни…
— Проспишь девку-то, отец!
— Да… Я спал?
— Только что не храпел…
— Ну как?
— Отоспится, а там — оклемается… Хотя, если хочешь, направление выпишем.
— Какое направление?
— В больницу. Ты это… Она у тебя случайно траванулась или принимает таблетки те?
— Случайно. Регистрировать будете?
— Это раньше строго было, а щас… Да и нам оно ни к чему… Не с женой живешь-то? Сам?
— Сам.
— И девочка, значит, сама… Пожимаю плечами.
— Вот то-то и оно-… Родители — сами по себе, детки — сами по себе. И никому ни до кого дела-то и нет. Горько что — сошлись, родили, потому и родители. А надо — чтобы были отец и мать. Жена, если мужа похоронит, вдовой называется, а если сына или дочь — не дай никому, Господь! — так все равно мать остается. И отец так же. Вот и думай, кто ты есть… А на Алексея Семеновича не обижайся… Сын у него пьет шибко… Да и сам он… Видать, жизнь такая настала…
Протягиваю женщине оставшиеся деньги.
— Да ты чего… Я не затем сказала-то…
— Вы меня не ограбите.
— Хорошо зарабатываешь?
— Нормально.
— Ну смотри сам. Возьму… Жить как-то надо… Зарплату за прошлый сентябрь только выдали, да и то не всю… Как дочку звать?
— Что?
— Какой-то ты сам не свой… Забирай девочку, и жидкого пусть пьет побольше… И не этих кока-кол, воды простой, ключевой лучше понял, отец?
— Да. Спасибо вам.
— Ну, тогда — с Богом.
Я ехал в такси домой. Девочка спала, положив голову мне на колени.
Единственное, что я знал точно, — так это то, что ни в какой приемник-распределитель этого ребенка я сдавать не собираюсь. Что остается? Дать объявление в газете? «Найдена девчонка русой масти, еще щенок. Верну хозяину за вознаграждение. Контактный телефон. Спросить Дрона».
Бред?
Конечно бред.
Ладно, будет хлеб, будет и песня, как писал в нетленке об освоении суверенной ныне казахстанской целины дорогой Леонид Ильич.
Разберемся.
Дома меня ждал еще один сюрприз.
Ни дня без «кренделей»!
За время отсутствия мою любимую многокомнатную выставили. Я единственный на площадке не обзавелся хорошей бронированной дверью, да и та, что была, замыкалась на безалаберный замок-защелку. Ибо руководствовался простым правилом: для профи любой замок — пустышка, а красть у меня все одно нечего.
Легкомыслие наказуемо. Для лохов отечественных и сухарь — бублик, а неприсмотренная квартирка в таком домишке, как Этот, вообще должна была видеться караваем!
Представляю их разочарование!
Ни мебелью, ни хрусталем, ни золотишком я так и не обзавелся. Всю обстановку квартиры продолжали составлять: кресло-качалка довоенной постройки, письменный стол, бывший в употреблении холодильник, в котором, насколько мне помнится, оставался замороженный куриный окорочок, полбутылки водки да пара яиц.
Телевизор «Радуга», служащий мне верой и правдой уже лет пятнадцать, вынести можно лишь при помощи бригады грузчиков, о видике я лишь подумывал, а компьютер-ноутбук захватил с собой в заплечной сумке… Ах да, еще принтер… Ну да это — дедушка японского принтерования, занимает он добрую половину письменного стола и печатает что-то, только если к нему очень ласково обратиться, да и то — по настроению… Ну да-и лежак у стены, укрытый пледом.
Ни долларов под ковром, ни самого ковра, ни героина в вытяжной трубе…
Свое глубокое разочарование квартирой, хозяином и его благосостоянием лохи выразили крупной надписью на стене в виде слова из пяти букв, переводимого с русского общеупотребительного на русский литературный как «человек странный, в чем-то даже чудаковатый». Отчасти они правы. Но лишь отчасти. А вот с отглагольным прилагательным, начертанным чуть ниже и чуть мельче и расширяющим значение основного слова, я совершенно не согласился. И приди они еще раз, я бы доказал им их не правоту в ходе дискуссии. Ясное дело — на словах.
